Из моего прошлого 1903-1919 г.г.
Шрифт:
Вместо такой правдивой характеристики нам приходится все больше довольствоваться случайными заметками иностранцев и непосвященных людей, к тому же не лишенными анекдотического, а часто и клеветнического характера, и образ последней русской Императрицы все более и более затемняется и извращается различными частностями, посвященными одному, хотя и существенному эпизоду Ее жизни. Только последний французский посол при русском Императорском Правительстве до революции, – Морис Палеолог – сделал попытку дать характеристику Ее, но и он допустил ряд неточностей и оставил без разбора многое из того, что следовало отметить. Я не говорю уже вовсе об его основной теме, – призыву к жалости и состраданию к памяти погибшей Императрицы. Фактическая
Мне хочется поэтому сказать и свое слово по этому вопросу, потому что, оставаясь в рамках всего уклада моих воспоминаний, я думаю, что, выяснивши, почему именно Императрица Александра Федоровна встала в половине февраля 1912 года в такое неизменное, резко-враждебное ко мне, отношение, я послужу делу беспристрастия и пролью свет на такие особенности всего склада Ее ума, которыми объясняется многое из всей Ее жизни.
Я не стану говорить о тех условиях, среди которых росла Императрица, о тех влияниях, которыми определилось Ее развитие и которые повлияли на формирование Ее характера. Все это теперь достаточно известно.
Своего будущего супруга Она увидела впервые среди блеска русского Двора, когда Ей было всего 14 лет, и нет никакого преувеличения сказать, что Она полюбила Его всеми силами своей резко определенной души, не знавшей компромиссов, и сохранила это чувство неприкосновенным до самого последнего своего вздоха. От своего окружения в Дармштадте Она никогда не скрывала своего юношеского увлечения и гордилась им и теми первыми лучами истинного счастья, которые заблистали в Дармштадте в первое свидание ее с будущим ее женихом, перед помолвкою с ним.
А в свою зрелую пору, уже на русском престоле, Она знала только одно это увлечение – своим мужем, как знала Она и безграничную любовь только к своим детям, которым Она отдавала, всю свою нежность и все свои заботы. Это была, в лучшем смысле слова, безупречная жена и мать, показавшая редкий в наше время пример высочайшей семейной добродетели.
Она вступила окончательно в русскую среду и впервые увидела ближе русскую жизнь среди глубоко трагических условий. Умирал в Ливадии, в Крыму, осенью 1894 г. Император Александр III. Она должна была, по Его вызову, спешно прибыть из Дармштадта для того, чтобы из Его рук получить благословение на брак с Наследником русского престола и принять от Него два завета – любить своею мужа и свою новую родину.
И Она свято выполнила эти заветы так, как Она понимала их.
Под влиянием происшедшего с Нею резкого перелома в Ее жизни, неподготовленная к тому, чтобы разобраться в новой сложной государственной и семейной обстановке, Она выработала в себе три основные начала, которыми была проникнута вся Ее жизнь в России с октября 1894 года, и до самого рокового дня 17-го июля 1918 года, т. е. в течение 24-х лет.
Она приняла православную веру со всею своею непосредственностью и со всею глубиною, свойственною Ее природе, и стала «православною» в самом законченном и абсолютном смысле слова.
Ее новое религиозное настроение, охватившее всю Ее душу, влекло Ее ко всему, что имело прямое или косвенное отношение к церкви. Ее интересовало все и, в особенности, исторические судьбы православной церкви. Она изучала во всех подробностях жизнь наиболее прославленных церковью русских людей, их подвиги, их связь с наиболее известными моментами в жизни самой России, их участие в борьбе за русское национальное достоинство, за величие страны, среди выпавших на ее долю тяжелых условий пройденного ею исторического пути. Она близко изучила жизнь главнейших русских церковных центров – монастырей, которые были и в ее понимании не только местами единения верующих, но центрами тяготения к ним, как очагам просвещения и культуры русских людей, устремлявшихся к ним из самых отдаленных уголков необъятной страны. Она не упускала случая лично посещать наиболее
Это настроение Императрицы постепенно стало известным и в кругах населения, далеких от жизни Двора.
Ей стали присылать старые иконы и различные предметы церковного обихода. Она все больше и больше окружала себя ими и стала уделять еще больше времени изучению жизни русских церковных людей. По Ее инициативе на жертвуемые Ей суммы был выстроен в Царском Селе, вблизи дворца, но в стороне от исторических дворцовых построек Елизаветинского и Екатерининского времени, великолепный Федоровский храм, сооруженный в чисто русском стиле и оборудованный и украшенный Ее личными заботами и исключительно по Ее прямому выбору. В нем Она устроила себе уединенную комнату, скрытую от взоров молящихся, но дававшую Ей возможность следить за всем ходом богослужения.
Туда приходила Она, чаще всего одна, в часы богослужения, а иногда и вне их, и там предавалась Она своему действительному молитвенному настроению вне всякого общения с внешним миром. Там крепла Ее вера во все чудесное, и туда удалялась Она каждый раз, когда Ею овладевали всякого рода сомнения, или заботы и осложнения жизни западали в Ее душу.
Близкие к Императрице часто говорили, что Она выходила из Ее уединения в молельне Федоровского храма совершенно переродившеюся и даже какою-то просветленною, и не раз они слышали от Нее, что Она испытывала в своем уединении какое-то необъяснимое для Нее самой разрешение всех своих сомнений, и самая жгучая печаль сменялась такою легкостью жить, что Она боялась только одного, как бы какое-нибудь неосторожное слово, сказанное даже самыми близкими и дорогими для Нее людьми, не вернуло Ее к повседневной жизни, с ее злобой и неправдой.
Мне приходилось на эту тему не раз разговаривать с одним из самых близких к Императрице людей – Eе Фрейлиной, Графиней Анастасией Васильевной Гендриковой и притом именно между половиной февраля 1912 и декабрем 1913 года. Она ясно видела и знала, что Императрица сменила свое недавно исключительно доброе отношение ко мне самым резко-отрицательным и даже прямо враждебным. Она знала и причины такой перемены и не раз открыто выражала мне, что она глубоко скорбит о том, что произошло, зная мою преданность Государю и самой Императрице и вполне отдавая себе отчет о том, какими побуждениями руководился я, ведя с Распутиным ту беседу, которая вызвала гневное ко мне отношение Императрицы. Она говорила, мне, что никогда в ее присутствии не было ни малейшего намека на случившееся, но, зная Императрицу, она дает себе ясный отчет, в том, что никакая беседа с Нею не принесет пользы, и ничто не заставить Императрицу сознаться в Ее неправоте, потому что все случившееся есть результат Ее убеждения, и никто не имеет права судить о Ее внутренней жизни, и поэтому всякая попытка, даже самая доброжелательная или внушенная самыми высокими побуждениями государственного порядка, – внести малейшее сомнение в правильность Ее действий, вызывает совершенно категорический отпор.
Продолжая эту беседу, Графиня Гендрикова каждый раз переходила на другую тему, – на то религиозное, мистическое настроение, которое все глубже и глубже проникает все существо Императрицы. По ее словам, излюбленной темой всех интимных разговоров, которые происходят в присутствии Великих Княжен, когда нет никого посторонних, служит всегда область молитвы и самые разнообразные проявления того отношения человека к Богу, которое должно быть положено в основание всей жизни человека, если только он понимает свое призвание жить, как Она всегда выражалась, в Боге и слепом повиновении Его воле.