Из невозвратной стороны

Сухов Евгений Евгеньевич

И я метнула. Как в орлянке, брат научил. Высоко взлетела, засверкала денежка-судьба. Орёл-решка, орёл-решка… Денежка медленно переворачивалась в выси, и мы видели, как блестел орёл и тускло отсвечивала решка.

Так и судьба моя кувыркалась потом.

Денежка упала в воду и исчезла.

Не нашли мы её. Не сказала, не показала нам денежка судьбу. Не судьба.

– А вдруг это в самом деле город счастья? Смотри, как там всё сияет. А это просто чёртова мель! – сказала я.

– Не мель, а риф. На пути к счастью всегда должны быть преграды, и надо уметь преодолевать их. А может, это энергетический сгусток всего хорошего, что есть в столице?

– Какая же ты умная, кэп.

У вас все в Москве такие?

– Через одного.

– Я реалист. Я всего лишь облачко, полное огня. Я всего лишь облачко, видите, лечу и зову мечтателей.

– Твоё?

– Бальмонта.

– Давай я из платья крылья сделаю, и мы полетим.

И я расправила платье и взяла Женечку под крыло, и ветер дул в наши крылья… Но мы не взлетели.

– Значит, мы не поэты, – вздохнула капитана.

– Мокрые поэты не летают.

– Настоящий талант всегда сыроват.

– Как мудро.

Так и решили: сыроваты мы для поэзии. Повариться надо. А рифмовать: «я плачу – люблю, страдать – умирать» каждый дурак может. Это мы запросто. Одно утешение – сырое никто не съест.

А далёкое сияло, переливалось, манило. Но мы были на мели.

– А что, если прорыть туда канал?

– Руками? Нет, хватит, рыли уже.

Капитан терпеть не могла каналы. Она слишком много знала. Мы сели на корму, чтоб не видеть блестящую мечту, болтали ногами в воде и болтали о том о сём… Обо всём. Но только не о мечте.

– Знаешь, Женечка, почему я побаиваюсь хрустальный город? – Я обняла капитана.

– Почему?

– А что, если мы дойдём до него, а он исчезнет? Он-то не знает, какие мы. А мы ведь ничего с тобой, правда?

– Ничего…

– Хорошего.

– Неправда, в нас ещё нет ничего плохого, – возразила капитан.

– А там-то не знают. Понаехали тут всякие. И он исчезнет.

– Куда?

– Невидимым станет. Понимаешь, чтобы не запачкали его душу прекрасную.

– Мудришь ты. А может, и так… Тем более надо дойти! Давай думать как.

– Какие же благоразумненькие москвичи.

И мы стали думать и усиленно заболтали ногами в воде. Вода забурлила, песок поднялся, рыбки в стороны.

– Смотри, как бурлит за кормой всё. А мысли… Твои бурлят? – спросила Женечка.

– Нет. У меня ноги бурлят, как пишут писатели. А разум спит.

– Спящий разум рождает чудовища.

– Эврика! – завопила я на весь океан.

– Что? – испугалась Женечка. – Чудовище рожаешь?

– Командиров нам больше не надо, капитаном буду я.

– Опять бунт! Теперь чудовищ.

– Мы пройдём перекат, опираясь на опыт наших дедов. И нас благословит их дух.

– Пердячий, что ли?

– Прекрасный дух и воля, которые использовали наши предки, деды наши. Отставить слюнословия и слушать мою команду! Встали по бокам судна, упёрлись ножищами в дно и… Я стану петь, а команда будет собирать энергию и волю и посылать её в силу толчка на последнем слове. Начали!

Три дня, не умолкая, бушует океан,Как он меж ног, болтается отважный капитан.В каюте класса первогоСадко – богатый гость.Он рвёт гондонов дюжины,Срывая свою злость.«Дружинушка, дружина,Мати тебя ести,Давай метнём, дружинушка,Кому на дно идти».И вот метнули жребий,И стало всем легко:На дно идти сбираетсяЗачинщик – сам

Садко.Берёт гондонов дюжину,Тройной одеколонИ, чтоб царя порадовать,Свой старый патефон.И вот Садко в океан – бултых,Мелькнула жопа с яйцами,И океан затих.

– Женечка, где у тебя воля, энергия, переходящая в десятикратную… нет, стократную силу? Ты не сдвинула лодку ни на сантиметр. Что ты московские слюни-то пускаешь!

– Я не пускаю. Сил нет от смеха.

Пришлось её окоротить – головой в воду. У неё такая мордаша милая была.

– Хорошо, давай без сюжета.

Мы не сеем и не пашем,А валяем дурака,С колокольни хреном машем,Разгоняем облака.

И она опять повисла на борте.

– Во команда лентяев! Всех на рею! Ты в какой семье растёшь? Трудовой.

– В интеллигентной.

– Это где много словоблудят и изрекают истины в последней инстанции от имени народа.

– Давай в последний раз. Я обещаю вложить стократно силу. Весь дух. Лирическую припевку давай.

– Когда с милым расставались,Оба горько плакали,Мои слюни, его соплиМне за шиворот капали.

Но Женечка не смогла одолеть ни одной силы.

– Не могу. Это ты сочинила?

– Здрасте! Я – и такое… души прекрасные порывы… Это дед пел, когда волокли.

– А откуда ты знаешь?

– Припевки, что ль?

– Нет, как концентрировать волю в силу.

– А… Это у нас по весне баржу к реке волокли на катках. Всё управление впряглось в канаты, одни бабы, а старики командовали силой.

– А мужчины?

– Какие? Столоначальники? От них, хроников, толку с мизинец, но и они впряглись. От мала до велика. И с припевками, рывком на последнем слове.

– А почему не раз и раз… или «Дубинушку», как в кино?

– Деревня! Это в кинах, книгах народ скулит заунывно так. Кто пишет, кто снимает? Интелэгенсия, которая, кроме дач, народа не знает. Они и выдумали народ. Он у них придуманный, такой, как они его представляют, и ничего общего с настоящим народом эта халтура не имеет. И «Дубинушка»… и раз, и раз. Литература. Рабством воняет. А тут с озорством, балагуря, с куражом. Весело, радостно, каку настоящего русского народа принято.

– И стащили баржу?

– Запросто, до реки волокли, а потом пошла, родимая, по Клязьме.

– Спой ещё что-нибудь из припевок.

– По реке плывёт шаландаПод названием «Мазут».Берегите, девки, целки,X… на палубе везут.

– Волна, волна! – закричала Женька.

Плохо с ней стало. Я испугалась. А потом поняла: от речного трамвайчика шла волна, и мы поймали её и понеслись по ней к брегу, хрустальному чуду, и вопили:

– Город чудесный,Город прекрасный,Там нету лжи,Там все добры.Ждёт нас там радость,Ждёт нас там счастье,Сбудутся в городе нашей мечты.