Из невозвратной стороны
Шрифт:
– Дать надо было умело. Ты умеешь умело?
– Я…Я…
– Не пробовала ещё!
И девочки начали рассуждать об «умело дать». Это, если судить по их авторитетным мнениям, искусство. Даже высокое. У них это получалось не грязно. Забавно даже. Начитались, что ли?..
– Бабы, а кто умеет это делать так, как говорим? – спросила Вера. – Только честно.
Все замолчали.
– Я нет.
– И я.
– И я.
– НИИ «Умело дать», – сказала я.
– И не залетать.
– И тут
– И поболе, – сказала я.
– Вот ты могла бы взять поболе. Такого жирненького карася упустить – потеря невосполнимая. Сам на крючок шёл.
– При такой-то фактуре!
– Эх! Мне бы такую. Я уж подцепила бы карася.
– Да хоть карасика.
И все вздохнули. Театрально так. И я за компанию. И стали представлять, что могло бы быть… Тут и квартира, и домработница, даже две или четыре.
И курорты наши, и забугорные, и… На этом фантазия скуднеть, заедать стала.
Оно и понятно. Вот если б нашего самогона на ягодках настоянного стаканчик, тогда… Ух, что б могло быть! А тут сухонькое. И то только губы смочили, по рюмашечке с напёрсток выпили.
– Как в сказке: чем дальше, тем страшнее, – сказала я.
– Интересно, а что б ты сделала, как повела себя?
– Перво дело, я б поэтический салон организовала, как раньше. Чтобы поэты приходили, художники. Общались, музицировали. Чтобы там было тепло, уютно для души.
– Молочком парным поила бы.
– Пирожками голодранцев пичкала.
– Пирожки с селёдочкой под молочко…
– От дурной коровы.
– Гожо! – сказали они вместе.
Быстро они это слово от меня переняли.
– А ещё?
– А ещё поэтическое кафе открыла бы.
– Во малахольная!
И это слово они от меня переняли.
– Да нет. Одуванчик Божий.
– Почему?
– Дунет ветер жизни – и будешь голая.
– Интересно, а что будет, если ты придёшь к нему за своим имуществом? Чтобы отдал тебе предмет вожделения.
– И с автографом. Непременно с автографом!
– Стихи чтобы были.
– И ты станешь показывать их его фанаткам за деньги.
– Какой приработок будет.
– Во гульнём!
– Нет-нет! – засуетилась я.
– Да сиди ты! Не одна ты пойдёшь, а все вместе. И он, как благородный человек…
– Откуда нам знать, что этот чёлн из Союза пис…ателей благородный?
– А вдруг? Как благородный человек, после того, что произошло между вами…
– Не было ничего. Не верите?
– Чуть не произошло. И заметь, по твоей вине. Не… не по твоей натуре Божьего одуванчика. Он не может, не имеет морального права нас не принять!
– К тому же вы повязаны кровью.
– Кровищей.
И я согласилась. Вот дура!
И мы стали готовиться. Ну как же без этого.
Сходили в парную, сделали причёски,
И стали лица на рожицах рисовать. Я отказалась, но мне сказали, что так надо в столице. И я подчинилась. Меня попудрили белой пудрой, подвели глаза, намазали чем-то ресницы.
И мои глаза… Даже мне стало страшно смотреть в зеркало, какие они были громадные и таинственные.
Брови вразлёт.
Платье и шаленку мои оставили, только поясок с индийскими финтифлюшками нацепили.
Гляжу на себя: батюшки, я, видать, одна такая в столице!
Моду лет на пятьдесят вперёд предсказала. Особенно с губами. И грудью, что уж там.
И пошли. Вот дуры!
Все глядят на нас, оборачиваются.
То ли на меня, какова я на фоне подружек. То ли на подружек, каковы они на моём прикиде.
И с разбега для храбрости влетели в редакцию.
И где тут лифт, подайте быстрее, пока разноцветный шар со шкодой не сдулся!
Ишь что захотели! На Парнасе лифта не было, и боги пёхом к вершине топали. И тут так же: пешочком, по ступенькам, к вершине, на шестой этаж. А здание старой постройки, этажи вон какие высокие, но лифт не работал.
И вот мы дочапали, остановились дух перевести, шарик задора поддуть и с высоты старой Москвой полюбоваться. Красота! Да ещё какая.
На площадке перед входом на Парнас, на засаленной горжетке, в позах будущих классиков три девицы дымили. И начали оценочно нас разглядывать. А мы их. Просто глядеть. Для девиц… плосковаты. Для парней… уж очень на девиц смахивают.
И мы прошли мимо этой компашки непонятной половой ориентации и открыли дверь в святилище.
– Бедновато на твоём Па-ра-на-се, – сказала Света. – Вот в нашем управлении торговли «Парнас» глазам больно от серебра и злата.
И мы ввалились в кабинет.
– Нет-нет, девочки. Сегодня не приёмный день, и не вздумайте меня уговаривать!
Встретила нас тётя, похожая на поэтессу, но никак не на секретаршу. Может, это была поэтическая секретарша?
– Тётя, наверное, поэт, – сказала Света.
– Здравствуйте! Мы из Главнижжензагранпоставки.
– Это меняет рифму дела, – кивнула поэт-секретарь. – Кстати, юные дарования, не найдётся что из вашей поставки? Ну это так, это к слову. У меня и списочек где-то завалялся. – И она протянула толстую тетрадь. – Я к тому же занимаюсь историей нижнего женского белья. Придёт время, востребуют и на ящике.
– Списочек с размерами, – сказала Света, взвешивая тетрадь на ладони.
– Естественно. В долгу не останусь, поддержу ваши поэтические порывы. А я вас по виду приняла за тех, что вечно на площадке толкаются.