Из одного котелка
Шрифт:
— Залпом — огонь!.. Огонь!.. — Коля продолжал передавать команды.
Снаряды наших 76-миллиметровых орудий били по домам, хозяйственным постройкам и дальше, в глубь хутора. Через мгновение дым и огонь все заслонили.
— Прекратить огонь!..
Грохот орудий внезапно утих, только в ушах все еще стоял звон да откуда-то со стороны хутора доносились приглушенные крики.
Пехота двинулась вперед.
Для артиллеристов наступила минута отдыха. Они садились на пустые ящики от снарядов, вынимали махорку, делали из газет козьи ножки и долго, жадно затягивались этим удушающим ароматом. От разбросанных вокруг гильз пахло
Я пошел к Мишке. Я любил этого седоватого, рассудительного товарища, с которым, бывало, мы делились крохами хлеба или скудным содержимым котелка. Он все еще стоял без ушанки, прислонясь к орудию, а волосы спадали на его бледное лицо. Он не прятал глаз, и я впервые увидел в них слезы.
Рукавом гимнастерки Мишка долго, медленно утирал щеки.
— Это, ребята, моя деревня…
— Вперед!.. — подхватила нас команда старшего лейтенанта Пономаренко.
Фашисты отошли за разрушенный хутор, чтобы закрепиться в лесу, темневшем на западном горизонте. Паша пехота перешла к преследованию, чтобы не дать противнику возможности организовать оборону.
Хутор Вишнивка обволакивал дым от догорающих домов. Спасать уже было нечего. Жители выходили из подвалов, многие из которых были засыпаны и завалены рухнувшим перекрытием.
Здесь мы задержались на несколько минут. Командир батареи только сейчас узнал всю правду о переживаниях командира второго орудийного расчета.
— Мой дом стоял почти посредине хутора, — шептал Миша. — Вот где-то здесь, — показал он рукой водителю машины. Яша Кочубей кивнул головой и повернул машину немного в сторону.
— Это здесь, здесь, — услыхал я дрожащий голос.
Грузовик остановился, мы спрыгнули на черный от сажи и гари снег.
У груды дымящихся еще развалин, в том месте, где так недавно белели стены одного из домов, одиноко стояла женщина. На ее изборожденное морщинами лицо спадали пряди редких седых волос. Глаза были сухими, очевидно, остатки слез она давно уже выплакала… И вот сержант Миша Сорокин обнимает ее — муж, который покинул этот хутор два года назад, чтобы защищать Родину. Он вернулся… Ненадолго… Он должен спешить на запад, чтобы снарядами прокладывать путь нашей пехоте и где-то найти вывезенную фашистами единственную дочь.
А я… Что я мог сказать Мише? В такой момент трудно найти слова утешения. Я подошел к нему со щепоткой припрятанной махорки.
— Закури, Миша, мы им отплатим за это…
Батарея продолжала путь.
Около сорока километров западнее хутора Вишнивка, после очередного боя, мы прощались с одинокой могилой, в которой вместе с двумя другими артиллеристами остался и сержант Миша Сорокин…
ВЫЛАЗКА
Мороз, снежная метель и пурга. Настоящая украинская зима. Широкая, бескрайняя степь лежала под толстым слоем снега. В солнечные дни переливался он массами радужных искорок, а ослепительная белизна до боли резала глаза.
По ночам небо искрилось множеством звезд и освещалось ракетами, а морозный воздух разрезался свистом пуль и снарядов. Война шла своим чередом. Сейчас на фронте наступило затишье, и мы не знали тогда, что это было затишье перед бурей.
Последняя декада декабря 1943 года встретила нас славными морозами. За нами остался освобожденный уже Киев, впереди нас ждал Житомир, находившийся все еще в руках врага.
А мы, укрывшись в снежных землянках, ждали сигнала.
Это
В конце января фронт должен был двинуться и на нашем участке. С этого времени расстояние до границ Полыни я считал уже десятками километров.
А пока наша батарея, одно из немногочисленных подразделений, входивших в состав 1-й гвардейской армии под командованием генерал-полковника А. А. Гречко, занимала огневые позиции, готовая в любой момент к отражению танковой атаки. В полукилометре от нас находились траншеи нашей пехоты, за ними, на двести — триста метров дальше, — ничейная полоса, а за ней в дотах, дзотах, блиндажах, в глубоких окопах притаились фашисты.
В течение трех ночей мы оборудовали огневые позиции и рыли землянки для орудийных расчетов. Мерзлая земля поддавалась с трудом. Но кирки и ломы сделали свое. На четвертую ночь мы установили наши окрашенные в белый цвет пушки. Орудийная прислуга замаскировала их белыми сетками и только тогда отправилась на отдых в землянки. Там мы проводили целые дни и лишь по ночам выходили на воздух, чтобы размяться. Мы проклинали такой отдых, потому что все рвались вперед, на запад. Ждали только приказа…
Настроение у артиллеристов было прекрасное. Большие победы наших войск над гитлеровской армией еще больше подняли и укрепили моральный дух каждого из пас. Немалая заслуга в том принадлежала высшему и нашему непосредственному командованию, а также политическим органам, партийным и комсомольским организациям. Политбеседы, партийные и комсомольские собрания, вся подготовка к дальнейшим боевым действиям велись с большой серьезностью. Был канун двадцатой годовщины смерти основателя Коммунистической партии и Советского государства Владимира Ильича Ленина. Мы получили специальные номера газет и боевые листки, в которых широко пропагандировались идеи Ленина, его высказывания о Красной Армии, о задачах по защите социалистической родины. С большой радостью мы встречали вести об успешных действиях войск Ленинградского и Волховского фронтов. Любые новые сообщения об их успехах вселяли в каждого из нас надежду и уверенность, воодушевляли на новые боевые подвиги.
…Торжественное собрание нашей комсомольской организации закончилось на рассвете. Комсомольцы расходились по землянкам. Я знал, что не смогу уснуть. Обтерев лицо снегом и накинув белый маскировочный халат, я пошел на наблюдательный пункт командира батареи. Он находился метрах в трехстах впереди огневых позиций, на небольшой высотке среди заснеженной степи. Отсюда открывался широкий обзор всей впереди лежащей местности.
Затвердевший снег тихо поскрипывал под валенками. Восточный горизонт постепенно окрашивался, предвещая погожий солнечный день. А в такие дни, известно…