Из одного котелка
Шрифт:
В тот вечер я немного позже вернулся с совещания у командира батареи. Артиллеристы в ожидании новостей сидели возле дома на завалинке. От стоявших вокруг дома копен доносился запах душистого сена. Мы накосили его своими руками в знак признательности за молоко, которым ежедневно угощала нас мамаша. Единственная ее корова давала много молока. Теперь ребята весело болтали, не обращая внимания на то, что вокруг грохотали орудия.
— Так что там решили? — не выдержал любопытный сержант Коля Орлов.
— Ну что, вперед? — переспросил ефрейтор Данилов.
— Завтра к вечеру, — коротко бросил я. И тут же пожалел об этом. Среди
— Ура, на немцев!..
— Дождались!..
— Наконец-то снова вперед…
Среди этого радостного шума вдруг послышался высокий звонкий тенор Коли Орлова:
Подымайся, народ, собирайся в поход, Барабаны, сильней барабаньте! Музыканты, вперед! Запевалы, вперед! Нашу песню победную гряньте!Мы все хором дружно подхватили боевой припев этой песни:
На земле, в небесах и на море Наш напев и могуч и суров: Если завтра война, Если завтра в поход, Будь сегодня к походу готов!Над уже покрывающейся вечерним туманом бещадской землей неслась наша солдатская песня — боевой призыв к дальнейшей борьбе.
Мамаша по-прежнему сидела, сжавшись в комок, молча, прижав к груди возле сердца свои натруженные руки. Она не разделяла нашей радости.
Тенор Коли звенел, заглушая далекий грохот нашей артиллерии. Мы слушали его, чтобы снова во весь голос подхватить припев.
Мы имели повод радоваться. Нам предстояло перенести огневые позиции батареи ближе к германской границе и… Берлину. Это была наша долгожданная мечта, которую каждый из нас давно носил в своем сердце… Теперь она уже становилась реальностью. Позади остались далекие предгорья Кавказа, таманские плавни и кубанские равнины, черноземные поля Украины и восточные окраины Польши… Впереди виднелись Карпатские горы, за которыми ждали освобождения словацкий и чешский народы. Мы догадывались, что нашу дивизию, закаленную в боях за Кавказ, бросят именно на это направление. Но мы знали также, что другие советские армии уже готовятся нанести удар по Берлину. После того как фашизм будет раздавлен в своем логове, наступит конец этой войне. Но для этого необходимо, чтобы чаще меняли свои огневые позиции батареи орудий и минометов, пехотинцы и танкисты, саперы и связисты, продвигаясь вперед.
Едва рассвело, мы были уже на ногах, но мамаша и на этот раз опередила нас. Как всегда, на столе стоял кувшин свежего молока, лежал нарезанный большими ломтями хлеб. Мамаша, держа в руке корзинку, сплетенную из ивовых прутьев, вышла из дому вместе с нами.
— Сегодня пойду подальше, где много ягод, — улыбнулась она нам уголками своего маленького рта. — Надо собрать, сыночки, побольше, пригодится в дороге…
На огневой позиции батареи, как всегда в таких случаях, работы было полно, поэтому время летело быстро. Старшина батареи приказал хорошо накормить нас и выдать НЗ на два дня. Значит, действительно предстоял далекий путь.
Солнце медленно
Мы уже сворачивали в узкий овраг, который вел прямо к дому мамаши, когда Володя Черпак обрадованно воскликнул:
— Ребята, посмотрите! Вон там, на опушке леса…
— Мамаша! — добавил Коля Орлов, отняв бинокль от глаз.
— Побегу ей навстречу! Помогу донести корзину, — взглянул на меня, ожидая разрешения, Володя. Но я не успел ничего сказать.
Недалеко от опушки леса, на серо-зеленоватом лугу, вдруг поднялся огромный столб земли и огня, и до наших ушей донесся грохот взрыва. Артиллерийский налет какой-то гитлеровской батареи длился не более двадцати секунд… Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. И только эхо разрывов с каким-то стоном продолжало катиться по лесам и долинам.
Мы хорошо видели, как после первого же разрыва снаряда мамаша упала на землю. Все со страхом смотрели в ту сторону…
Вскочив, мы бросились к поляне, над которой еще клубился дым сгоревшего пороха. Самым быстрым оказался Коля Орлов. Он первым приподнял голову мамаши, лежавшей в запорошенной землей траве. Я почувствовал, как кровь отливает от лица. Гуральская, из белого льна рубашка мамаши покрылась пятнами крови. Присев на корточки, мы плотным кольцом окружили ее. Она смотрела на нас своими черными, начавшими уже туманиться глазами. Хорошо знакомые нам бороздки тоненьких морщин на ее лбу, вокруг глаз и в уголках рта стали медленно и с каким-то усилием разглаживаться. Мы словно окаменели. Никто не произнес ни одного слова. Все молча смотрели на беспомощно лежащую, дорогую всем нам женщину…
Взгляд мамаши все еще скользил по нашим лицам. Вдруг уголки ее рта дрогнули, слабый, но отчетливый и как бы радостный шепот дошел до нашего сознания:
— Сыночки… мои… Слава богу, живы…
Мы тронулись в путь в назначенное время. Никто из нас не смог принять участия в похоронах мамаши. Но мы знали, что нас заменят другие… Мы ехали, с трудом сдерживая слезы. И лишь когда в облаке пыли скрылся из виду ее дом, ефрейтор Миша Данилов медленно развернул свою плащ-палатку, и мы увидели знакомую корзину, а в ней… несколько горстей уцелевших ягод. Молча, дрожащими руками артиллеристы брали из корзинки лесные ягоды. Я ел их, чувствуя, как колотится мое сердце. Ягоды были сочными и имели привкус земли. Мне казалось, что они все еще пахнут лесом и… руками мамаши…
ФРОНТОВЫЕ ЦВЕТЫ
…Мы сидели вдвоем на склоне холма. Приближалась ночь. Южный темно-фиолетовый горизонт расцвечивался розовым светом. Где-то вокруг Санока и за Бирчей продолжалась канонада. Доносилось глухое эхо разрывов — это стреляли дальнобойные орудия.
У подножия холма, около замаскированных 76-миллиметровых орудий, старший сержант Коля Усиченко играл на гармони, а ему вторили артиллеристы:
За окном черемуха колышется, Осыпая лепестки свои, За окном знакомый голос слышится, И поют всю ночку соловьи…