Из Орловской губернии
Шрифт:
Когда взвели Зельнина на рундукъ, Камчатниковъ, же трогая еще Зельнина, закричалъ громкимъ голосомъ:
— Господинъ воевода! прикажи мн надъ нимъ свою волю взять!
— Когда онъ теб даденъ въ руки, отвчалъ воевода:- то воля твоя съ нимъ, какъ хочешь!
Тогда Камчатниковъ вынулъ изъ кармана припасенную веревочку, связалъ Зельнину руки, ладонь къ ладони, пальцы къ пальцамъ, и перевязалъ ему пальцы по парно, потомъ надлъ ему на голову шнурокъ, а посл петлю и толкнулъ это съ рундука. Зельнинъ рванулся всей силой, — думалъ веревку перервать. Тогда былъ законъ такой: кто съ вислицы сорвется, тому все прощалось. Но какъ Зельнинъ ни силенъ быхъ, веревки все-таки не оборвалъ;
Убійство матери, съ единственною цлію видть ребенка во чрев, приписываютъ многимъ; подобное преступленіе должно быть было сдлано давно и такъ поразило всхъ, что его приписываютъ многимъ злодямъ-разбойникамъ.
Орелъ, 4-ю апрля.
Лтъ около ста тому назадъ, жилъ купецъ Никита Ивановичъ Давыдовъ; на дочери этого Давыдова былъ женатъ Медвдевъ, а у Медвдева въ дом жилъ самъ воевода; стало быть Давыдовъ былъ въ сил. Нанялъ онъ у купца Олябьева харчевню, въ которой самъ Олябьевъ калачи пекъ.
Приходитъ Давыдовъ рано по утру въ харчевню; Олябьевъ подрзалъ калачи ножомъ, хотлъ въ печь сажать; Давыдовъ сталъ Олябьева гнать изъ харчевни.
— Дай, говоритъ Олябьевъ:- калачи спеку, тогда сей же часъ и выйду изъ харчевни.
— Ступай, кричитъ Давыдовъ: — ступай сейчасъ!
Давыдовъ сильно на воеводу надялся.
Слово за слово, дошло дло до драки; у Олябьева на бду былъ ножикъ, которымъ онъ калачи подрзалъ, и пырнулъ онъ тмъ ножомъ Давыдова въ животъ.
Давыдовъ бросился изъ харчевни въ тайную канцелярію къ воевод; только добжалъ до половины дороги — упалъ; изъ окна увидала лекарка, схватила иголку и зашила Давыдову животъ; тотъ сперва пошелъ все-таки въ тайную канцелярію, показалъ воевод раны и тогда уже отправился домой пшкомъ, а къ вечеру умеръ.
Олябьева взяли подъ караулъ.
Бургомистромъ тогда былъ Степанъ Степановичъ Кузнецовъ; человкъ онъ былъ великій; любилъ честь, чтобы вс его боялись и кланялись; когда что говоритъ, чтобы вс его слушали. Въ несчастію Олябьева, Кузнецовъ дослуживалъ срокъ, и на слдующихъ выборахъ онъ зналъ, что его не выберутъ. Народъ сталъ Кузнецову смяться: «вотъ ты бургомистръ, а Олябьева дла не могъ кончить, да и не кончишь. Не твоего ума это дло!…» и эти слова показались Кузнецову за великую обиду. Не долго думалъ онъ, приказалъ привести на площадь Олябьева, кликнулъ палача Ивана, онъ же Голованъ-Волокитинъ-Кореневъ, и сталъ Олябьевымъ разыскивать. Пытки тогда были разныя: какого обливали на мороз холодною водою, иныхъ скли и перекресткахъ плетьми, инымъ крячили головы, инымъ хомутъ надвали; и какъ добьются правды, тогда станутъ по вин наказывать: кнутомъ бить, да ноздри рвать, а то и совсмъ повсятъ… сталъ Кореневъ разыскивать Олябьевымъ: надли на него хомутъ; Олябьевъ закричалъ благимъ матомъ… разнеслось по улицамъ: «Кузнецовъ разыскиваетъ Олябьевымъ.» Одни побжали смотрть на казнь, другіе бросились къ Степану Окулову. Степанъ Окуловъ по всему Орлу за перваго силача слылъ, да и работники у него были подобраны молодецъ въ молодцу — ребята удалые… Прибжалъ народъ къ Окулову, кричитъ:
— Кузнецовъ на площади Олябьевымъ разыскиваетъ! Олябьевъ кричитъ не своимъ голосомъ, жалостнымъ голосомъ!
Какъ Окуловъ вскочитъ, крикнетъ своихъ работниковъ, сейчасъ прибжало человкъ 18 работниковъ, ухватили дубье, рогачи да на площадь — Олябьева отбивать. Окулову очень жалко стало Олябьева: у Окулова сердце было очень жалостивое. А тмъ временемъ прибжали на площадь къ Кузнецову сосди Окулова.
— Убгай куда, кричатъ ему:- бжитъ вонъ самъ Степанъ Окуловъ съ товарищами!
Бургомистръ
— Гд бургомистръ? крикнулъ Окуловъ Степанъ, прибжавъ съ своими товарищами на площадь.
Только никто ему не отвтилъ: на площади народу не было, а Олябьевъ только стоналъ, а отвчать не могъ.
— Отыскать Кузнецова!
Товарищи Окулова бросились за Кузнецовымъ, отыскивая по всему городу, но отыскать не могли, а привели только одного палача Коренева.
— Гд бургомистръ? спросилъ его Окуловъ, весь дрожа отъ ярости, замахиваясь на него дубовымъ рогачомъ.
— Не знаю, едва проговорилъ палачъ отъ страху.
Онъ думалъ, что тутъ его смертный часъ насталъ.
— Снять съ Олябьева хомутъ, сказалъ Окуловъ своимъ товарищамъ: — надо высвободить его.
Какъ ни старались товарищи, какъ ни хлопоталъ самъ Окуловъ, все-тали хомута снять не могъ: станутъ снимать, Олябьевъ закричитъ, у тхъ и руки опустятся.
— Снимай ты! приказалъ тогда Степанъ Кореневу-палачу.
Палачъ сейчасъ же снялъ хомутъ, тогда Олябьевъ поклонился Окулову и всмъ это товарищамъ.
— Спасибо какъ, сказалъ онъ:- спасибо всмъ какъ, добрые поди, что не оставили меня у моего смертнаго часу!
— Не на чемъ, отвчалъ Окуловъ, и пошелъ домой; Олябьевъ тоже, какъ его ни измучили, а пшкомъ побрелъ во-свояси.
Когда выздоровлъ Олябьевъ, пошелъ въ Петербуртъ къ цариц Екатерин Алексевн, съ просьбой на бургомистра Кузнецова; царица за такой его, Кузнецова поступокъ, приказала: Кузнецова сослать въ Таганрогъ, Олябьева отъ всякаго суда освободить, да еще въ пользу его со всего суда штрафъ взять.
Сослали Кузнецова въ Таганрогъ; только онъ такъ недлю прожилъ; вышелъ манифестъ, а по тому манифесту его вернули опять въ Орелъ, гд Кузнецовъ жилъ до самой смерти своей.
— Кузнецовъ былъ сердитъ за что нибудь на Олябьева? спрашивалъ я разсказчиковъ.
— Нтъ, отвчали мн:- Кузнецовъ былъ человкъ большой, а Олябьевъ маленькій; бургомистръ Кузнецовъ, чай, и совсмъ не зналъ Олябьева.
— Какъ же Кузвецовъ ршился, не дождавшись суда, разыскивать Олябьевымъ?
— Да такъ сдуру! порядки старые забросили, а къ новымъ еще не привыкли. Сперва такія-то дла на міру ршали; міръ, извстное дло, не ошибается: одинъ совретъ, десять человкъ правду скажутъ; а какъ подлали бургомистровъ, да поставили ихъ по городамъ, они и задумали, что бургомистръ замстъ цлаго міра дла ршать можетъ. Отъ этой-то необразованноcти Кузнецовъ и разыскивалъ самъ собою Олябьевымъ; ну, Кузнецова и хотли наказать, а міръ — какъ накажешь? Міра наказать нельзя!
Орелъ, 7-го апрля.
Здсь разсказываютъ про многихъ разбойниковъ; но замчательно, что народъ про нихъ вспоминаетъ съ сочувствіемъ. Сироту, Дуброву, Тришку Сибиряка, Засарина и другихъ народъ выставляетъ протестовавшими и — только; злодянія разбойниковъ, злодйства безъ цли, я разсказалъ вс, или почти что вс; но удалыя шутки вс разсказать довольно трудно; только въ нихъ есть одно: это защита слабыхъ отъ сильныхъ, бдныхъ отъ богатыхъ, и въ особенности господскихъ крестьянъ отъ злыхъ помщиковъ. Разскажу нсколько такихъ происшествій.