Из-под пяты веков
Шрифт:
ненцы съехались?..
– А ты зайди сам на нашу соборку – там всё и узнаешь.
– А не выгонят?.. Я ведь не на соборку пришел из тундры, а сдать пушнину – песцовые
да лисьи шкурки.
– Трезвый придешь – не выгонят.
– Нынче я не пью: жена порато1 хорошая попалась.
– Тогда загляни на соборку. Послушаешь, о чём будут люди говорить, а в чум приедешь –
жене своей расскажешь.
– То добро, – соглашается Иван Максимович и ищет других знакомых
поговорить всё о том же.
На ночевку он приехал к едомцу Лагею. Тот встретил его вопросом:
– Правда, что жена твоя умерла и ты другую взял? Ижемку?
– Правда, правда... Хорошая теперь у меня жена... Такая хорошая, что лучше сярки,
которую я любил.
– То опять ладно.
– Вовсе хорошо, – соглашается Проигрыш. – На соборку хотелось бы завтра заглянуть.
Не выгонят?..
Лагей успокоил его:
– Я тоже не делегат, а на соборку пойду. Впервой ведь наш народ со всех тундр на
соборку съезжается. Вместе и пойдём, если хочешь.
– Поспим наперво, – уклоняется Проигрыш от прямого ответа.
– То ты прав: утро вечера мудренее. Поспим наперво.
Ещё вся Тельвиска спала сладким предутренним сном, а Проигрыш был уже на ногах. И
1 Порато – очень.
подняла его на ноги приснившаяся Марина...
Легла будто бы Марина рядом с ним и сказала: «Лагей всё про тебя знает, а сам не
сказывает».
Испуганный Иван Максимович лезет с повети на улицу.
«Умоюсь, – думает, – снежком да и пойду к Лагею. Допытаюсь, что он знает о смерти
Марины».
Обтер снегом лицо, утёрся подолом малицы и тут только заметил: нет огня в избе Лагея.
– Стоит ли будить его? – вслух спрашивает себя Иван Максимович.
В эту минуту раздался звон церковного колокола.
– Пойду в церкву, – решает Проигрыш. – Русским богам свечки поставлю. С попом
говорить попробую о Марине.
В тихой утренней изморози далеко разносятся крики медной глотки колокола. Из домов
вылезают древние старцы и старицы, крестят зевающие рты и шлепают к церкви.
Блеск иконостаса, обилие горящих свечей, театральные выходы попа в переливающихся
огнями одеждах – всё это производит огромное впечатление на Проигрыша. Он покупает
свечи, подходит с ними к иконам, крестится, отбивает поклоны поясные и земные: входит в
роль верующего в православного бога.
Попу только это и нужно. Раз ненец усердно молится – «постричь его так же просто, как
чихнуть после хорошей понюшки». Одновременно с последним возгласом быстро
сбрасывает поп блестящие ризы в пыльный угол алтаря и уже строго «вразумляет заблудшую
овцу»:
– Что же ты,
Да я уж без того слыхал – беда с тобой стряслась: жена умерла.
Проигрыш от смущения ничего сказать не может, только краснеет да жмурится.
Поп видит, что слова его подействовали, и сбавляет тон.
– Все мы грешны, Иванушка, един бог без греха. На него мы, грешники, и уповать
должны. У него просить милости, смягчая гнев божий посильными дарами и
приношениями... Принеси жертву по силе своей, и всё простит господь всемилостивый.
– Какую ли жертву-то как не можно принести? – переминается Проигрыш с ноги на ногу.
– Пыжика три ли, четыре у меня нароком не сданы. Принесу завтра ли, когды ли.
Но от попа ненцу увернуться так же трудно, как песцу от самого ненца, когда он взял
песца на мушку.
– А, может, олешков бы приписал сколько-нибудь церкви?
Проигрыш плохо верит в силу русских богов, и оленей ему жалко. Но слова и голос попа
вызывают в нем суеверную робость, и он, чтобы обезопасить себя от возможных напастей
чужого бога, с болью в сердце соглашается с попом.
– Пошто не можно? Можно и олешков пару-то какую ли пригнать. Да только, как
думаешь, поможет это в моём деле?
– Господь милостив – молись ему.
И поп, отослав Проигрыша к помощнику церковного старосты, спешит «уловить» других
ненцев, замешкавшихся при выходе из церкви.
– Ты, Иван Максимович, смотри, помалкивай про оленей-то, – говорит помощник
старосты, русобородый, плотный, с белой, как пшеничная булка, физиономией. Он
подкулачник, хотя и числится бедняком. – Сам знаешь: нонешна власть не особо хвалит тех,
кто к богу привержен. Узнает – не миновать острога тебе.
– Н-но?! – испуганно вскидывает Проигрыш глаза.
Вспотев от неприятных мыслей, он с трудом ставит свое клеймо в конце записи.
Широкобородый мужик с белой рожей ему становится противным.
– Прощай наперво, – почти сурово бросает он в сторону помощника старосты, неслышно
шагая в мягких пимах к выходу.
НЕБЫВАЛОЕ, ДА И НЕСЛЫХАННОЕ
1
Вышел Иван Максимович из церкви и сам себя ругает:
– Глупый я!.. Вовсе глупый!.. Думал: с русским попом поговорю – про нехороший свой
сон забуду. А вышло... Тьфу! – вот что вышло. Двух олешков русскому богу посулил, а меня
же и припугнули: «Нонешна власть в острог сажает тех, кто к богу привержен»... Тьфу!.. Нет,