Из-под пяты веков
Шрифт:
Дрожа от холода, часто думал теперь Степан о своей матери, о её смерти. Конечно же
отец, только отец виноват в её смерти. А теперь во всем виновата Хариеха – так называл он
свою мачеху. Она сумела одурманить отца. Она уговорила его даже шаманом заделаться. И
теперь к Ивану Максимовичу, обзаведшемуся барабаном и богами, сделанными руками
Хариесты и её отца, начинали приезжать его сородичи – ненцы.
3
Самая тяжёлая жизнь, самая
проглотила день и земля тундры трескалась от морозов. Тогда хотелось голодному Степану
выть на луну вместе с голодными волками. Волкам он даже завидовал: те хоть изредка
ухитрялись утащить из стада его отца оленя, двух, трех и наесться досыта. А он и этого
никогда не мог сделать. Больше того, он не мог взять сам, своими руками даже малюсенького
кусочка оленьего мяса: отец и мачеха прибили бы его за это. Он потерял даже теперь своё
имя. Его называли: «Собака... Волк... Чёрт... Дьявол... Холера...»
Много было у него названий. И не было одного – имени. Того самого имени, которое он с
радостью прочитал на доске в школе.
Немножко отдыхал и отъедался Степан, когда тундра от края до края наполнялась
веселым птичьим гомоном.
С прилётом птиц Степан получал некоторое право на свободу передвижения по тундре:
ради экономии оленьего мяса мачеха часто, почти ежедневно, посылала его на охоту за
птицами. Степан выполнял эти поручения с большим удовольствием.
Собачья жизнь сделала его скрытным, приучила к мелким покражам. Сначала он воровал
в своем чуме только съедобное, а потом стал воровать у отца спички. Спички нужны ему
были летом. Уйдет он или уедет подальше от чума на охоту, набьёт птиц, насбирает сухих
корешков, трав да мху и разложит огонёк; на огне изжарит птиц и ест до тех пор, пока может.
А наестся – уничтожит все следы огня, чтобы не узнали случайно о его проделках отец и
мачеха. Да, хорошая жизнь, сытая и вольная, начиналась для Степана с прилётом птиц в
тундру. И с большим нетерпением ждал Степан приближения весны.
ТОЙ ЖЕ СМЕРТЬЮ
1
Малица на нём дырявая. На внутренней стороне её мех давно повытерся, а на внешней –
толстый слой блестящей грязи. В большие морозы, когда земля колется с треском и стоном от
холода, он подшучивает над своим одеянием, говоря о себе, как о постороннем:
– Малица на Василье Модестовиче Ледкове – золото. Она его кормит, жену его кормит,
пяток ребят его кормит... У кого ещё есть такая малица? Ни у кого. И совик – малице брат
родной: дыра на дыре, заплата на заплате.
Ваня-Вась
– Иди ко мне в работники: буду ребят твоих кормить, тебе самому малицу новую и совик
новый дам. И ещё буду давать тебе каждый год за работу из своего стада по важенке. Жена
твоя пусть вместе с нами ходит и за своими оленями смотрит. Её кормить не буду. .
Ледков так ответил:
– Вижу, доброе дело хочешь сделать для меня. Спасибо на том. Только новой малицы я
не хочу. Нового совика тоже не хочу.
– А-а, хочешь оленей больше в год получать? – перебил Ваня-Вась. – Хвалю. За этим
тоже не постою: могу две важенки...
Но Василий Модестович очень вежливо и с большим достоинством остановил Ваню-
Вась.
– Ты не дослушал до конца... Зачем начинаешь говорить, когда не знаешь, что я скажу?
Сначала ты меня послушай. Потом ты будешь говорить, а я буду слушать. Сделаем так, как я
говорю, и тогда скоро сговоримся.
– Так-так... Я и на то опять согласен, наперёд ты поговори, а после – я скажу.
– Новой малицы я не хочу. Совика нового тоже не хочу, – сказал Ледков. – Только не из-за
того, что оленей больше хочу получить за работу...
– А из-за чего же?
Василий Модестович обиделся:
– Не хочу больше с тобой говорить!.. Потому не хочу говорить – слушать ты не желаешь
меня.
До того обидно богачу – кулаки сжимаются: такая вшивая рвань, как Василий Ледков, не
желает разговаривать! А?! С ним, обладателем четырех тысяч голов оленей, не хочет
разговаривать!.. Эх, прошли-прокатились золотые денёчки... Скажи-ка такое Василий Ледков
годов пятнадцать назад – да во всех тундрах не осталось бы местечка для грубияна. А теперь
вот терпи, Ваня-Вась – хороший оленевод... Терпи, когда тебя не только словами, а ещё и
похуже чем обидят!
Подавляя в себе желание побить Василия Модестовича, Ваня-Вась уговаривает и
извиняется:
– Ты уж меня прости на крутом слове, Василий Модестович. Сам знаешь, кипяток я. На
работу ли, на слова ли – мне бы все скорее, скорее! Вот и тебя по привычке поторапливаю...
Норов у меня такой уж. И ты прости... И доскажи уж, сделай милость!.. Буду слушать тебя да
ума-разума набираться.
Лестно Василью Ледкову слушать такие речи. И спокойно, не торопясь, объясняет он
неприятную для богачей истину.
– Ты, Василий Иванович, и я – мы разные с тобой люди. На твоей голове волосы такого
же цвета, как и у лисы на спине. Моя голова черная, как вороново крыло. Твои волосы