Из рода Караевых
Шрифт:
Официантка стала принимать донькинский заказ, но тут к их столику подошел громадный человечище в брезентовом, жестком, как железо, плаще, с которого на пол шумно стекала дождевая вода, и сказал сердитым басом, как из бочки:
— Я тебя ищу, Донькин, а ты тут чаи гоняешь!.. На, распишись на накладной!
Он с сердцем положил на стол бумагу и химический карандаш. Донькин расписался. Никитов взглянул на его подпись — затейливую, с закорючкой, и, вдруг просияв, улыбнулся широкой, детски счастливой улыбкой.
— Вспомнил я тебя, Донькин! — сказал он, продолжая улыбаться. — Мы с тобой на рейхстаге в Берлине вместе расписывались. Я еще
Шофер посмотрел на плотника, тоже просиял и хлопнул себя по коленкам.
— Верно, — закричал он, вскакивая с места. — Правильно! — И, обращаясь к человеку в брезенте, стал торопливо объяснять: — Когда Берлин взяли, многие наши ходили расписываться на ихнем рейхстаге. Я тоже отпросился у своего генерала, пошел. А ростом-то меня природа обидела — сам видишь, мужичок с ноготок. «Эх, — думаю, — Донькин, историческая твоя подпись будет стоять ниже всех». А тут он идет, сапер, уже расписался. «Помоги, — говорю, — браток, в порядке боевого взаимодействия. Дай я тебе на плечи встану».
— Все уши мне сапогами оттоптал! — с той же детской улыбкой сказал плотник. — Зато расписался выше всех! Донькин! Скажи пожалуйста, как из головы вылетело!..
Человек в брезенте посмеялся, ушел. А Никитов и Донькин остались и долго еще вспоминали славные майские дни в разбитом Берлине, где столкнула их прихотливая солдатская судьба.
Потом шофер, подняв стаканчик, сказал:
— Давай выпьем, сапер, за военную русскую славу, за Родину, за нашу работу… Тронет еще какой умник Советскую нашу Родину — мы с тобой опять где надо распишемся…
Они чокнулись и выпили.
А зал по-прежнему гудел, смеялся, сыпал шуточками, гомонил. И патефон на стойке у буфетчика с прежней красивой грустью выводил:
…И, словно в забытьи, Сидят и слушают бойцы, Товарищи мои!..В СКРИПУЧЕМ КЛЮЧЕ
Сколько раз приходилось читать (да и самому писать) об удивительных встречах людей, благополучно прошедших через пекло минувшей мировой войны и вдруг столкнувшихся целехонькими и невредимыми — носом к носу, и каждый раз не устаю я поражаться играм всемогущего властелина человеческих судеб Его Величества Случая.
И вот еще одна такая встреча.
Участвуют в ней бывший боец народного ополчения, столичный студент, собиравшийся стать философом, а ставший крупным государственным деятелем Федор Константинович Молев и бывший старшина роты Маврикий Харитонов, по прозвищу Страшный Мавр. Так прозвали этого бывалого солдата, изобретательного ругателя-ворчуна, но мужика в общем-то добродушного, заботливого и в высшей степени хозяйственного, интеллигенты, служившие в ополченской роте.
У Страшного Мавра были две страстишки, два увлечения. Первое — музыка, которую он любил страстно и самозабвенно, и второе — солдатское умение обуваться так, чтобы избежать потертостей ног в походах. На марше, во время привалов, в редкие минуты военного отдыха старшина Харитонов сам играл на баяне мелодии любимых своих песен, играл робко, неумело, но с большим чувством.
Ему говорили (с подначкой, само собой разумеется):
— Вам, Маврикий Степанович, нотной грамотой надо овладеть — вот тогда под вашу музыку запляшут «лес и горы».
Страшный
— Пробовал, братцы, не получается у меня. Не могу в этих крючках проклятых разобраться. Да еще ключи какие-то повыдумывали, скрипучий, басистый…
— Не басистый, а басовый, и не скрипучий, а скрипичный, Маврикий Степанович!
— Один дьявол! Главное, по-моему, для музыки — это ухо надо хорошее иметь. Я мальчонкой в деревне пастухом был. Соберу, бывало, стадо у пруда и даю коровкам концерты на жалейке — дудочка такая самодельная. Так можете себе представить — кончу играть, а они мычат, требуют: еще, мол, давай.
— А как они вам хлопали?
Страшный Мавр мгновенно взрывался:
— Хвостами, конечно!
И, прибавив соленое словцо, отложив в сторону баян, грозным командирским рыком командовал:
— Отставить разговорчики! Всем разуться! Будет произведен осмотр ног! Та-а-ак! И что это за интеллигенция ко мне в роту попала, туды ее и сюды, сколько ни учи, сколько ни долби — не могут как следует портяночки навернуть!.. Главное тут что? Главное — попрошу запомнить навеки! — это чтобы никаких складок и складочек. Складки — это палач солдатской ноги. А что это такое — солдатская нога? Ну и рука, конечно! Такое же орудие, как винтовка и автомат. Береги, солдат, руки-ноги, как свое оружие — не пропадешь! Попрошу это запомнить навеки!
— А что значит для солдата голова, Маврикий Степанович?
— Голова для солдата тоже, конечно, играет свое значение, но я так думаю, что голова особенно необходима высшему, среднему и младшему командному составу! (Удар делался на слове «младший»).
Тут поднимался общий хохот, и громче всех смеялся сам Страшный Мавр.
Федору Константиновичу Молеву особенно доставалось от старшины Харитонова.
— Собираетесь после войны, если, конечно, уцелеете, головой работать, а свою собственную ногу, и ту не можете уважить. Делаю вам замечание, боец Молев, с последним предупреждением.
В боях под Вязьмой в 1941 году Федор Константинович был ранен, из госпиталя после лечения его направили в другую часть, о судьбе Страшного Мавра он ничего не знал до того дня (уже в наше время), когда по депутатским делам заехал в один волжский городок.
Однажды ему доложили, что на прием пришел некто Маврикий Степанович Харитонов, по какому делу пришел — не говорит.
«Неужели Страшный Мавр?!» — подумал Федор Константинович с теплым чувством, естественным для людей, знающих, что такое фронт и прекрасное слово «однополчанин».
Да, это оказался он, Страшный Мавр, собственной своей персоной, только белоголовый и не такой пышноусый, как прежде, с клюшкой на «резиновом ходу» в руке, этим почетным оружием ветеранов.
Обнялись, расцеловались, выяснили все, что хотели узнать и выяснить друг про друга.
— По какому делу пожаловали, Маврикий Степанович? — спросил наконец бывший ополченец Молев бывшего старшину Харитонова.
— Дело вот какое, Федор Константинович, избиратели вас просят и я тоже, конечно: помогите школу для музыкально одаренных ребят открыть в нашем городе. Конфликт у меня… у нас получился с местными начальниками. Помещение есть для такой школы, и преподаватели найдутся, а уж о ребятах и говорить нечего. Да возьмите моего внучонка — дочкиного сына Васюньку. Парню шесть годков, а он турецкий марш Вольфганга Моцарта двумя ручонками шпарит на рояле. Еще немного, глядишь — и самого Иоганна Себастьяновича Баха… бабахнет!