Из рода Караевых
Шрифт:
— Молчать! — заверещал подполковник Курсовский дурным голосом. — Прекратить!.. Мальчишки!..
Хромого парня с его кобылой как ветром сдуло.
— Вы что, господа, с ума сошли? — продолжал бушевать командир обоза. — Такой праздник! Рождество твое, Христе боже наш! А вы!.. Господин вольноопределяющийся!.. И вы, молодой человек! Придите в себя!.. Я приказываю вам!..
Но тут появился сияющий Авдюхин.
— Воспаление легких, ваше высокородие! — еще издали кричал он радостно.
Подбежал. Улыбаясь во весь рот, доложил
— Нашел вполне пригодную хатку с воспалением, ваше высокородие! Хозяин твердит, что, мол, у него температура под сорок в тени, но хозяйка проговорилась, что это не тиф, а воспаление легких. Так что можно довериться, ваше высокородие. И тем более, что ужин у них уже стоит на столе. Колбаса, ваше высокородие, жареная, такая — слюнки текут!
— Пошли! — скомандовал повеселевший Курсовский.
Гриша Чистов взял Игоря за локоть, сказал тихо:
— Игорь, я вам советую дуть прямо на вокзал.
Он показал глазами на спину шагавшего впереди кадета и шепнул:
— Уходите скорей, а то Юрка еще пристукнет вас ненароком. Он такой! Я напомню подполковнику насчет отпускной бумажонки. Погуляйте пока по улице, а потом приходите. Я все устрою.
Когда Игорь вошел в хату, подполковник Курсовский уже блаженствовал за чаем. Он сидел без сапог, с дымящейся жестяной кружкой в руках и рассказывал бледному хозяину хаты, лежавшему на деревянной кровати в углу, про свой собственный особый способ приготовления домашней свиной колбасы.
Увидев Игоря, он сказал с язвительным благодушием:
— Покидаете нас, молодой человек? Ну что же, спасибо, так сказать, за компанию! Сейчас я вам выдам удостовереньице.
Он вынул из кармана кителя карандаш и блокнот. Быстро сочинив бумагу, прочитал ее вслух:
— «Дана добровольцу Первого офицерского стрелкового имени генерала Маркова полка Игорю Ступину в том, что он отпущен из полка по делам службы начиная с сего декабря двадцать четвертого дня по третье января 1920 года, то есть на десять дней».
Размашисто расписался, закричал фальцетом:
— Авдюхин! Подай чемоданчик.
Авдюхин, жевавший у печки хозяйскую колбасу, вскочил, подал подполковнику кожаный, видавший виды чемодан.
Курсовский открыл ключиком замок, достал круглую печать, подышав на нее, придавил справку.
— Вот-с! Извольте!.. Документик надежный! Счастливого пути! Кланяйтесь мамаше! А мы понесем, так сказать, свой крест дальше… Авдюхин, давай, бродяга, еще чаю!
Игорь взял свой саквояж, попрощался с подполковником и Авдюхиным (кадет даже не взглянул на него) и вышел.
К ночи снова прижал мороз, сковал грязь. Небо было в рваных тучах, кое-где робко проглядывали бледные звезды.
Гриша Чистов довел Игоря до главной улицы села.
— Ступайте прямо. Станция в той стороне… Эх, и я бы с вами поехал с удовольствием… к папе под крыло!
— Едемте пока к нам, Гриша! Мама будет очень рада.
— Нельзя.
В глазах у «кутилки-мученика»
— Помните, что сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост? Ехать так ехать… То-то! Прощайте, Игорек!
И, пожав Игорю руку, он быстро, не оглядываясь, ушел.
Игорь постоял и тоже пошел по пустынной улице. Он шел, стараясь ступать как можно тише, держась поближе к заборам. Село казалось начисто вымершим. Ни собачьего лая, ни шороха шагов, ни человеческого голоса.
Игорю стало жутко от этой давящей безысходной тишины. Вот и попал он в гиблый водоворот, о котором говорила ему Елена Ивановна: крутится теперь ее сын, как щепка, в его черной холодной пене. Куда вынесет?! Да и вынесет ли!
«Ноги едва идут! Господи, да где же эта проклятая станция!» Подбадривая себя, Игорь стал чуть слышно повторять себе под нос: «По небу полуночи ангел летел. И тихую песню он пел… По небу полуночи ангел летел…»
И вдруг издали до его ушей действительно долетела песня. Только пел ее не ангел, а хорошо слаженный хор мужских голосов. Песня была старинная, казачья, невыразимо печальная. Уехал молодой казак далеко на чужбину, уехал и не вернется в родной отчий дом, к родному вишневому садочку.
«Шкуровцы поют», — решил Игорь.
Он остановился, послушал. На высоких нотах рыдающей тоски вели песню тенора, вторя им, печально и глухо гудели басы.
«Словно сами себя отпевают!» — подумал Игорь и двинулся дальше, в ночь.
11. «И ДЛЯ ПОРТУГАЛИИ НАЙДЕТСЯ КУСОЧЕК»
О счастье! На первом пути станции Каял стоит поезд, готовый к отправлению на юг. Паровоз сердито, нетерпеливо пыхтит. Скорей, скорей!
Игорь подбежал к вагону, схватился за поручни, но стоявший на вагонной площадке верзила в белом халате, из-под которого виднелись высокие сапоги, остановил его:
— Нельзя! Это санитарный поезд!
— Пустите, пожалуйста! Мне очень нужно ехать!
— Только с разрешения главного врача.
— А где он?
— В четвертом вагоне.
Игорь быстро пошел вдоль молчаливого темного состава, разыскивая четвертый вагон.
«Скажу этому доктору, — думал он на ходу, — что я сын военного врача. Может быть, он даже знал папу».
И вдруг поезд тронулся. Один за другим, убыстряя ход, лязгая железом, проплывали перед Игорем темные вагоны с неподвижными человеческими фигурами в белых халатах на каждой площадке. Но вот движется вагон с открытой дверью. И на площадке — никого! Игорь успел прочитать на вагонной стенке крупную надпись мелом: «Для тяжелораненых». Он догнал вагон, забросил свой саквояж на площадку, схватился за поручни, прыгнул. Только бы не мимо ступеньки! Его рвануло, бросило в сторону, ударило о стенку вагона, но пальцы, вцепившиеся в поручни намертво, не разжались, и ноги тоже не подвели — оказались на ступеньке. Обе!