Из рода Караевых

Ленч Леонид Сергеевич

…Наш комиссар полка Мурузян — бывший студент-филолог Новороссийского университета — из Одессы. Симпатичный интеллигентный человек. Прекрасный оратор. Когда выступает на полковых митингах, его слушают затаив дыхание. Но я заметил и другое: Мурузян умеет разговаривать с красноармейцами и не по-митинговому, а запросто, по душам, причем для каждого у него свой подход, свой «ключик». Ценнейшее качество!

В полку Мурузяна любят и ему верят. Тем более что этот филолог и в бою мастак. Рубит и стреляет не хуже самого комполка Ладецкого, а этот — бывший ахтырский гусар — большой специалист по этой части. Впрочем, у Богдана Лукича он имеет по пятибалльной системе

за рубку отметку — четыре. Я спросил у Грицко, почему он Ладецкому не ставит пятерку. Богдан Лукич сказал: «Рубает он хорошо, правильно, но очень торопится клинок вытянуть обратно, а надо рубануть, а потом потяжечку легкую на себя сделать, чтобы жало шашки на резь перемести!»

Ничего похожего на институт комиссаров ни в царской армии, ни у Деникина и Врангеля не было. Полковые попы? Попадались среди них душевные батюшки, но редко. В массе это были типичные чинуши в подрясниках — из духовного ведомства. Таким был, например, у нас на Кавказе наш милейший отец Иона. Бормочет, бывало, себе под нос слова молитв на молебнах и панихидах по убиенным, перевирает их ужасно, да еще и гундосит так, что уши вянут. Зато в преферанс играл как зверь. До сих пор помню, как меня на мизере заставил схватить четыре взятки.

…Мурузян проводил беседу с командирами. Говорил, что с басмачеством скоро будет покончено. Дехканству (т. е. крестьянству кишлачному) война надоела, узбекам — в особенности. Они спят и видят мирный труд на полях. Сейчас, когда налоговые ошибки местных властей исправлены, процесс отпада дехкан от басмачества, как сказал Мурузян, перейдет на галоп. Сложнее с туркменами. Кочевники, скотоводы, они привыкли к жизни о оружием в руках, но и туркменов потянет к себе магнит мирной жизни, по выражению Мурузяна. Что останется у басмаческих вождей вроде Джунаида-хана? Профессиональные бандиты, но число их после каждой стычки с нами уменьшается катастрофически. Мурузян думает, что Джунаид и другие главари басмачей пойдут сейчас на риск больших сражений. Им нужна хотя бы одна местная победа, чтобы притягательная сила басмаческого движения не иссякла совсем. Примерно так он говорил. Я вернулся к себе в эскадрон, лег спать, но долго не мог уснуть — думал о будущем. Если останусь в живых, буду пытаться попасть в академию генштаба в Москву. Но… примут меня туда или не примут?

…Была скоротечная схватка с басмачами курбаши Даудыра. Они бежали, перестреляв предварительно своих жен, которых таскали в юртах с собой. Одна из застреленных в грудь в упор была поразительно хороша. Нежная смуглота щек, длинные стрельчатые ресницы. И уже остекленевшие прекрасные глаза. Богдан Лукич посмотрел на убитую и сказал горестно:

«И как у него, у скота этакого, рука поднялась на такую красоту!..»

А я подумал о том, какая это мерзость — война. Но пока на земле есть такое и такие, надо воевать. И баста!..

…Сегодня я стал самым счастливым человеком на земле! Получил письмо от тетушки Олимпиады. Нашлась Ната! А главное — у меня есть сын, Ната его назвала Сергеем — в мою честь! Ната живет в Москве, работает где то секретарем-машинисткой, с Ф. К. порвала. Тетушка намекнула в письме, что он «делал все, чтобы Ната тебя выбросила из головы и из сердца». Понятно: бывший белый офицер, невыгодный зятек. А Наточка-то какая молодец! Тетушка написала Нате все про меня и послала письмо своей бывшей пациентке, которая по ее поручению сообщила ей все сведения про Нату. Следовательно, нужно теперь ждать письма от самой Наточки. У меня — сын! Я — отец! Невероятно! Поделился своей радостью пока только с Богданом Лукичом. Мы обнялись и расцеловались!

3

Крупная

банда курбаши Даудыра, друга самого хана Джунаида — их дружба завязалась еще тогда, когда будущий хан смиренно пас байских овец и коней на пустынных пространствах Хорезма и носил свое настоящее имя Курван Махомет Сардар, — попала в западню.

Командир полка Ладецкий для успешного завершения своей охоты на Даудыра разделил волк на две группы. Одной из групп, в которую вошел эскадрон Караева, командовал командир первого эскадрона Бородулин, другой — Ладецкий. Группы красных кавалеристов, заперев все лазейки, по которым джигиты Даудыра могли бы ускользнуть из ловушки, шли на сближение, чтобы, встретившись, перемолоть сабельной мельницей окруженную банду.

Даудыр метался от кишлака к кишлаку — искал какую-нибудь тайную тропочку, по которой его банда могла бы уйти от возмездия. Банда состояла из матерых вояк-головорезов, и каждый из них готов был перегрызть горло зубами неверному, если не останется патронов и затупится сабля, только бы вырваться из капкана.

Рано утром, когда ночная свежесть еще не растаяла в туманном воздухе, Сергей Петрович, взяв с собой Богдана Лукича и Рашида, с легким пулеметом Льюиса выехал из кишлака, где его эскадрон ночевал, в командирскую разведку местности. Пострел бежал крупной рысью, прядал ушами, натягивал поводья, — просился в намет! Сергей Петрович — его после того, как он узнал, что Ната нашлась и у него есть сын, не покидала какая-то вдохновенная радость жизни — потрепал жеребчика по крутой шее, сказал ласково:

— Хочешь немножко поскакать? Ну давай — скачи! — и отпустил поводья. Богдан Лукич тоже перевел своего коня в намет, и они помчались, испытывая от скачки то истинное наслаждение, которое получает каждый, кто хоть один раз в жизни познал, что такое дивный, острый запах конского пота и ласковые волны встречного ветра, плещущие в разгоряченное лицо всадника. Рашид замешкался и отстал от командиров. А они, перейдя с намета на быструю рысь, проехали еще несколько километров и остановили коней перед грядой довольно высоких каменистых гор, замыкавших долину, с зияющей пастью ущелья, узкого, как горло бутылки. Пострел и англо-араб стали дружески, играючи покусывать друг дружку за холки. Богдан Лукич притворно прикрикнул на них, как на малых ребят: «А ну не баловаться!» — и отъехал в сторону. Он посмотрел из-под ладони на тропу, по которой они прискакали сюда, к ущелью, и сказал:

— Рашид не один на коне едет, сзади него на крупе кто-то трясется!

Подъехал Рашид, по его лицу было видно, что он встревожен чем-то. Седобородый узбек-дехканин, в старой тюбетейке и заношенном халате, в ичигах на босу ногу, кряхтя и охая, с явным удовольствием сполз с высокого аллах-текинца, степенно, с достоинством поклонился командирам.

— Разрешите доложить, товарищ командир эскадрона! — сказал Рашид, легко спрыгнув с седла и обращаясь к Сергею Петровичу по форме.

— Докладывайте!

— Этот почтенный человек из Шауса, шел к нам, чтобы сказать — Даудыр с джигитами пойдет сюда, хочет уйти от нас через ущелье в горы.

— А не брешет он, твой почтенный человек? — сказал Грицко, бросив на старика оценивающий, недоверчивый взгляд.

— Наши старики не лгут! — сказал Рашид. — И он поклялся кораном.

— За сколько времени Даудыр может добраться от Шауса до ущелья? Спросите его, Рашид! — сказал Караев.

Рашид по-узбекски спросил старика, тот ответил с тем же достоинством. Рашид перевел Сергею Петровичу его ответ на русский.