Из рода Караевых
Шрифт:
И все смеялись этой шутке.
Настало лето 1943 года — великое лето освобождения русской земли от фашистов.
Красная Армия заняла маленький тихий городок, затерявшийся в сказочно-дремучих лесах.
Отступая, враги сожгли его почти целиком.
Партизаны вернулись в родной обугленный город. Радость возвращения мешалась в их сердцах с едкой горечью скорби.
Однако скорбеть было некогда: надо было браться за дело — возрождать жизнь на пепелище.
Егору Ивановичу поручили восстановить
Но Егор Иванович «не уложился» в назначенный ему срок.
Тогда его вызвали к Ладушкину. Председатель горсовета сидел в полуразрушенном подвале почты, на табуретке, за некрашеным кухонным столом.
Как только Чумаков вошел, Ладушкин сразу же стал строго кричать на него:
— Безобразие, Чумаков! Срываешь сроки! И смотри у меня, Чумаков, как бы не пришлось поставить о тебе вопрос!
Егор Иванович посмотрел на непреклонно суровое лицо Ладушкина, на его худой палец, которым он барабанил по столу, и сказал:
— Не кричи. Все будет в порядке! — И, вздохнув, прибавил: — Вот и выходит, что прав я, а не Гераклит. Все течет, но не все, понимаешь, меняется. Как стучал ты на меня пальцем, так и опять стучишь!
— Давай, давай, действуй! — проворчал Ладушкин и хотел сказать еще что-то так же строго и сердито, но не выдержал и рассмеялся.
Егор Иванович тоже ухмыльнулся. И пошел работать!
БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ
Погода убийственная: сильный, хлесткий дождь пополам со снегом больно сечет лицо. Небо висит над головой так низко, что кажется давно не беленным, грязным потолком. Хочется, чтобы поезд скорей покинул эти неприветливые места.
Пять лет тому назад здесь бушевала война.
Проводник курьерского Семен Игнатов стоит на ступеньках своего вагона и тоскливо смотрит на лужи, на черные, мокрые заборы, на низкое небо, на новенькое здание станции, рядом с которым высятся огромные кучи грязного щебня — развалины былых построек. Ему холодно и скучно.
К вагону подходит женщина. На ней пальто, перешитое из шинели, надетое поверх ватника, на голове теплая шаль, на ногах высокие прочные сапоги, залепленные дорожной грязью.
Лицо у нее красное, усталое, но очень счастливое, как будто сверху сыплется не мокрый, мгновенно тающий крупный снег, а манна небесная.
— Милый человек, подвези до Звездина, — говорит женщина, с улыбкой глядя на Семена.
— Что я вам — базарный подводчик? — сердится Семен. — Билет есть — садитесь, поезжайте. А нет билета — извиняйте, пожалуйста.
— Не продают на ваш поезд здесь билеты. Подвези так. Тут всего-то один пролет.
— Не могу, тетка! Не проси!
Женщина поправляет шаль обеими руками и улыбается еще шире:
— Очень уж нужно
— И за триста нельзя, гражданка. За нами пассажирский идет. На него и ловчись!
— Не могу я ждать. Мне скоро надо. Подвези, кавалер.
— Сказано уже: не проси! Какие могут быть просьбы на транспорте!
— Не я прошу, радость моя просит.
— Что же это у вас за радость такая особенная, чтобы зайцем ехать? — равнодушно-иронически спрашивает Семен Игнатов.
— Про мою радость в газете написано. Прочтите. Там отчеркнуто, что надо.
Продолжая улыбаться, женщина протягивает Семену сложенный вчетверо газетный лист.
Проводник читает про себя отчеркнутую синим карандашом заметку, и постепенно скучливая хмурь сходит с его сурового, скуластого лица.
Улыбаясь, он смотрит на сияющее лицо женщины и говорит:
— Отстроились, значит?
— Отстроились! Пятьдесят две избы стоят. Новехонькие! А ведь когда вернулись из лесу, одна зола была. Кое-где только печные трубы торчали. Все немец пожег!
Что-то вспомнив, женщина смеется мелким, счастливым смехом.
— Мою землянку последнюю рушили. Что было! Председатель наш, Степан Лукич, ломом ворочает, а сам вприпляс!.. А Ванька Кутасов, инвалид, на баяне жару поддает. Ну а бабы — те, конечно, ревут от радости!
— Почему же тебя последнюю переселяли?
— Вы не думайте, я хорошо работала в поле. Так уж вышло. Надо же кому-нибудь и последней быть. Да я не обижаюсь. Избу мне хорошую поставили. Район помогал, а колхоз строил.
— Детишки небось рады?
— И не говорите! Так и скачут с печки на пол да с полу на печку. Как зайцы. Отвыкли за это время от деревянного пола, радуются теперь. Вот на новоселье спешу. Я сюда за припасами ездила. Подвезите, сделайте милость. Я бы три билета взяла, да ведь не продают на ваш поезд!
Бьет второй звонок.
Быстро оглядевшись по сторонам, не следит ли главный, Семен Игнатов бросает шепотом:
— Ну, полезай скорей, новоселка!
Он берет у женщины ее мешок и помогает ей взобраться на высокие ступеньки.
В вагоне тепло и уютно. Утомленные дорогой и непогодой, бушующей за вагонными окнами, пассажиры дремлют на лавках.
Женщина робко садится на краешек скамейки.
Лежащий на скамейке пожилой мужчина просыпается, садится, недовольно смотрит на новую пассажирку и желчно заявляет:
— Послушайте, это все-таки плацкартный, купированный вагон. У вас есть билет?
— Нету у меня билета, гражданин, — вздыхает женщина.
— Как же вы едете без билета? На каком основании?
— На основании радости моей. Вот… прочтите, гражданин.