Из рода Караевых

Ленч Леонид Сергеевич

Теперь заметку, очерченную синим карандашом, читает желчный пассажир. И с ним происходит то же самое, что несколько минут назад произошло с проводником Семеном Игнатовичем: он тоже расплывается в широкой улыбке.

— Значит, восстановили все-таки свою Кочетовку?

— Восстановили! Пятьдесят две избы! Новехонькие!

— И у вас теперь хорошая изба?

— Хорошая. Лучше прежней!

— Вот видите, как хорошо! Да что вы сидите, как птичка на ветке? Садитесь поудобнее.

Проходит проводник Семен Игнатов, разговор становится общим, и скоро весь вагон узнает, что в третьем купе едет колхозница,

которую третьего дня переселили из землянки в новую избу. Всем хочется на нее посмотреть, и — к ужасу Семена Игнатова — в купе, где едет этот не совсем обычный железнодорожный заяц, набивается тьма людей. Дорожной скуки как не бывало. Радость, которую несет в своей душе женщина из Кочетовки, становится общей — шумной, говорливой и бестолковой. Раздаются смех, шутки. Румяный чубатый лейтенант заявляет, что он воевал в этих местах и, возможно, освобождал Кочетовку. Семен приносит огромный закопченный казенный чайник, кто-то заваривает чай. Безбилетную пассажирку наперебой угощают пирогами, холодной курицей, солеными огурцами. Женщина развязывает свой мешок и тоже достает кольцо твердой, как камень, колбасы.

— Кушайте, пожалуйста! — говорит она, обращаясь к веселым пассажирам. — Кушайте за нашу радость!

— Граждане пассажиры! — просит Семен Игнатов. — Вы только потише чаевничайте. А то придет начальник, тогда будет мне горе за эту радость!

Потом чубатый лейтенант приносит из своего купе гитару и поет «Землянку»:

Мне в холодной землянке тепло, —

выводит он ладным тенорком, —

От твоей негасимой любви…

В Звездино поезд приходит совсем затемно. Колхозницу из Кочетовки выходят провожать лейтенант и Семен Игнатов. В темноте все с той же ровной окаянной силой хлещет ноябрьский ледяной ливень.

— До деревни-то далеко до вашей? — спрашивает женщину проводник.

— Тридцать без малого.

— Доберешься?

Из мокрой студеной темноты женский голос отвечает:

— Доберусь! Спасибо вам за ласку вашу! Счастливого пути!

Лейтенант и проводник слышат, как женщина бодро хлюпает сапогами по лужам.

— Доберется! — говорит Семен Игнатов. — У нее теперь вроде как крылья за плечами. Да и помогут ей. У нас народ такой!

Поезд трогается. Лейтенант и проводник уходят в вагон.

ОДНА ФРАЗА

Маленькая американская девочка из Сан-Франциско недавно сказала своей матери фразу, которую потом — на весь мир! — произнес с трибуны Варшавского конгресса сторонников мира один из делегатов конгресса.

Когда я думаю об этой смешной и страшной фразе, я понимаю, что американская девочка не могла произнести ее так просто, в порядке гениального озарения. Бедный ребенок был вынужден сказать эти простодушные и дикие слова. Его довели.

И мне представляется, что жизнь девочки из Сан-Франциско в тот день, когда она обратилась к своей матери с этим потрясающим предложением, сложилась так.

Утром за завтраком папа, просматривая газеты, сказал маме:

— Посмотри-ка на эту карикатуру! Здорово нарисовано! Вот это — видишь? — пещера в Скалистых

горах, в которой будет укрываться от бомбежек наше правительство, когда начнется война. А это — пенек нашего обожаемого президента… А в этой луже — видишь? — разместился государственный департамент во главе с самим государственным секретарем! Довольно комфортабельные апартаменты!

Мама посмотрела и поджала губы. Потом сказала:

— Они-то найдут себе пещеры получше, будь спокоен. А вот что мы будем делать здесь, во Фриско?!

Девочка с робкой надеждой взглянула на папу: что-то он скажет? Папа сказал:

— Да, нам будет худо. Газеты пишут, что атомные бомбы будут сыпаться с неба, как град!

— Хватит и одной, чтобы от нас ничего не осталось, — сказала мама и снова поджала губы.

Папа, хмурый, толстый, в подтяжках, ничего не ответил, только вздохнул, прожевывая яичницу, — торопился в свой оффис. Конечно, он не бог уж весть какой папа, но все-таки это папа. Жалко будет, если от него ничего не останется.

Мама спросила:

— А что, положение очень серьезное?

— Очень! Адмирал Мэтьюз прямо пишет, что надо начинать превентивную войну против русских. Сама понимаешь, чем это пахнет. Мы кинем на них, а они начнут кидать на нас! И пойдет!

— Ну если у них есть что кидать на нас, — сказала рассудительная мама, — тогда, по-моему, лучше уж не кидать на них!

— А в таком случае они придут сюда, в Штаты, и установят у нас свой коммунизм. Так пишет Мэтьюз.

— Ты веришь в это?

— Нет! По-моему, это чепуха. Но так пишет Мэтьюз, наш морской министр.

Девочка не выдержала и вмешалась в разговор.

— Папа! — сказала она. — А что, если кинуть с неба не атомную бомбу, а этого Мэтьюза?!

Папа побагровел и зашипел, как кот Прикс, когда его схватишь за хвост:

— Тс, тс!.. Тиш-ше!.. В федеральное бюро захотела?!

И мама тоже рассердилась:

— Дороти, зачем ты слушаешь, о чем говорят папа с мамой? Марш из-за стола! И сейчас же забудь все, о чем мы говорили!

Пришлось встать из-за стола и уйти в сад. А там девочку поджидал ее приятель, мальчик Дик, обыкновенный маленький американский мальчик с игрушечной «атомкой» в одной руке, с игрушечным маузером в другой и с игрушечным карабином за плечами.

— Здорово, Дороти! — сказал Дик, который был чуть постарше девочки. — Почему у тебя глаза красные? Ревела?

— Немножко, — честно призналась девочка.

— Выпороли?

— Пока нет!

— Чего же ты ревела, корова?

— Мне очень жалко папу и маму, Дик! От них скоро ничего не останется. Папа сказал, что атомные бомбы будут сыпаться, как град!.. Скажи, Дик, нельзя что-нибудь сделать, чтобы они не сыпались оттуда, с неба?

— Дура ты! — сказал осведомленный Дик. — Откуда же им еще сыпаться, как не с неба? Не из бабушкиного же чулка! Между прочим, они все рвут в мелкие клочки!

— И детей… тоже в клочки?

— И детей в клочки! Давай немножко поиграем, Дороти!

— Давай, Дик! Во что?

— В войну, конечно!

— Я не хочу в войну!

— А я в другое не умею. Слушай, давай так: я буду «летающей крепостью», а ты этим… корейским городом. Встань сюда, а я влезу на дерево и сброшу на тебя свою бомбу. Посмотри, какая она красивая! Это мне дядя Роберт подарил!