Из рода Караевых
Шрифт:
Он скептически оглядел толстенькую, короткую фигурку племянницы, вздохнул и сказал густым басом:
— Нет, Грунька, не солдат ты!
— Если я противоположного пола, это еще ничего не значит! — вспыхнув, отрезала Груня.
— Противоположный пол тут ни при чем! У другой бабы и рост и осанка — хоть в гвардейцы ее записывай. Взять мою покойницу, царство ей небесное. Она, бывало, оседлает технику, ухват там или кочергу, — куда мне против нее! Я сейчас руки кверху: «Сдаюсь на милость
— Уж какая есть, дядя Митя! Она мне не помешает стрелять в фашистов.
— Стрелять, конечно, не помешает. Может, ты даже попадешь в какого-нибудь фон-барона. С перепугу. А вот в плен врага никогда не возьмешь. В плен взять — это самое трудное: это значит сильно противника напугать.
И дядя Митя ласково зажал жесткими пальцами крохотный, но очень самостоятельный Грунин носик.
— Пустите, дядя Митя! — окончательно рассердилась Груня. — Цыплят по осени считают. И вообще… давайте прощаться, а то я из-за вас на станцию опоздаю.
Много месяцев спустя после этого разговора Груня Купавина в побелевшей от солнца и частых стирок гимнастерке, с тяжелой винтовкой за плечами и с красным флажком в руке стояла у развилки шоссейной дороги недалеко от города, вчера лишь взятого штурмом гвардейцами Н-ской части. На фронте стрелять ей не пришлось: она стала регулировщицей.
Четко взмахивая своим флажком, Груня пропускала машины, мчавшиеся на запад, и думала:
«Так дело пойдет — я, пожалуй, скоро буду под самым Берлином регулировать!»
Перед вечером на шоссе остановилась запыленная, видавшая виды полуторка. Из шоферской кабины вылез водитель — черный, как дьявол, от загара и дорожной грязи, в засаленной, сдвинутой набекрень пилотке.
Он вежливо козырнул Груне и спросил медовым голосом:
— Тут поблизости не валяется ли вражеская техника, товарищ ефрейтор? Покрышек бы разжиться в запас!
— Их в городе били, — сухо сказала Груня.
— Жаль, что не здесь. В городе, поди, все уже комендант подобрал! Покурить желаете? А то ведь солдат без цигарки все равно что кипяток без заварки.
— Некурящая!
— Что же вы не научились? К вашей красоте очень пойдет самокрутка. Прошу!..
— Я на посту стою, товарищ сержант!
— Меня, между прочим, Сережей зовут. А вас?
— Вы бы ехали, товарищ сержант!
Веселый водитель, поняв, что с суровой регулировщицей каши не сваришь, притворно вздохнул, козырнул вторично и заявил:
— И то… надо ехать. Мне сегодня же и обратно. А вы не боитесь здесь одна стоять, товарищ ефрейтор?
— Кого же мне бояться? Уж не вас ли?
— Зачем меня! Кругом в лесах фашисты бродят одичавшие. Их здесь сотнями, а то и тысячами вылавливают. Как бы они
Груня гордо поправила свою винтовку и сказала:
— Ну, я их быстро отсватаю. Счастливого пути, товарищ сержант! Не теряйте золотого времени.
Черный сержант улыбнулся, показав Груне все свои тридцать два зуба, залез в кабинку, дал газ и умчался.
Наступил вечер. До смены было часа три. Машины больше не пролетали мимо Груни, и ей стало скучно.
От скуки она тихо запела песню, которую очень любили петь регулировщицы ее части.
Песня называлась «Прощанье», и достоинство этого произведения заключалось не столько в его мелодичности, сколько в длине: по Груниным расчетам, ее должно было хватить до конца дежурства.
Шагая по пустынному шоссе туда и обратно, Груня за час успела в песне попрощаться с отцом, с матерью и дедом и находилась на полпути к бабушке, как вдруг услышала позади себя, в придорожных кустах, какой-то шорох.
Она обернулась и застыла на месте: перед ней стоял гитлеровец.
Это был здоровенный, красномордый верзила в изодранном мундире, с автоматом в руках.
Ахнув, Груня стала рвать с себя винтовку, но фашист сделал умоляющий жест рукой, быстро наклонился и положил на дорогу свой автомат и ручную гранату.
— Не беспокойтесь, баришня, — сказал он на ломаном русском языке. — Их вилль… я хотел… сдавался в плен… Гитлер капут!..
И сейчас же из-за других кустов вылезли еще гитлеровцы. Они тоже сложили свое оружие к Груниным ногам, и каждый, заискивающе улыбаясь, сообщил регулировщице, что Гитлеру капут!
Когда церемония сдачи в плен закончилась, красномордый гитлеровец сказал:
— Водиль нас скорей в плен… Мы есть голодный, как… дер вольф… волк!
— Смена придет, тогда отведу вас в город к коменданту! — строго ответила Груня. — А пока… ждите здесь. Ничего, не сдохнете!
— Сдохнем! — убежденно сказал гитлеровец. — Нам надо шнель… бистро нах комендатур. Город далеко?
— Недалеко!
Красномордый обернулся к своим и что-то отрывисто и гнусаво сказал, будто пролаял. Гитлеровцы закивали головами, одобрительно зашумели.
— Ми решаль идти в город! — любезно сказал красномордый. — Ми будем сдавался передней баришня… Битте, давайть нам наш автомат!
В ответ на эту любезную просьбу Груня наставила на красномордого винтовку, внушительно щелкнула затвором и грозно крикнула:
— А ну, назад! И тихо у меня сидеть!
Гитлеровцы попятились — такая решительная сила была в глазах у этой маленькой, курносой девушки.
— Обождать они не могут! — сказала Груня, опуская винтовку. — Подумаешь, какие господа!..