Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью
Шрифт:
— Это дело ваше, товарищ полковник. А нам бы сюда бинтов побольше… — И Нелюбин растерянно положил на рычаг вмиг отяжелевшую трубку.
Он вдруг понял, что до вечера, даже до ночи, как сказал полковник Колчин, продержаться будет очень тяжело. Если вообще возможно — с израненной ротой, с ограниченным боезапасом. Одна надежда на артиллеристов. И Нелюбин, по-бабьи подхватив полы шинели, побежал вверх, к обрыву, где оборудовали НП артиллеристы.
Нелюбин поднялся к окопу артиллеристов и первым делом выглянул через бруствер — надо было осмотреться, понять, что происходит
— Была бы связь с левым берегом, дело пошло бы куда вернее, — сказал один из них.
— Есть, ребятушки. Наладили. Я только что с полковником Колчиным разговаривал, — тут же вмешался в разговор Нелюбин.
— Давай сюда своего связиста, старлей! Давай живее!
— Что, ребятушки, значит, подержимся еще?
— Обязательно.
— Тогда вот куда киньте — на деревню. И на березняк, что правее дороги. Они оттуда резервы подводят и в березняке накапливаются. — И Нелюбин протянул капитану бинокль, но тот отстранил его руку.
— Видим, старлей, видим. Сейчас гаубицы несколько залпов дадут по тому березняку. И — беглым по деревне. Чтобы там не вздумали прятаться.
— Только в овраг их не загоните. Нам тут самим места маловато.
— В овраг сам не пускай. — И капитан-артиллерист, отвечая на шутку, в первый раз улыбнулся.
Нелюбин пригляделся к нему: лет тридцати, не больше, одежда с иголочки, будто только что со склада. И подумал: видать, штабной. Вот и жмется в окоп при каждом выстреле. Непривычно под пулями. Страшно. А кому тут, на чужом берегу, не страшно? Вон, у связиста руки как дрожат. Хотя воюет в Седьмой с самой Вытебети, со штрафной. Не такое повидал. Но тут — плацдарм. Дело гиблое. Полк застрял. Один батальон от полка остался. Да Седьмая рота. «Лаптежники» и дивизию так расколошматят, если сунется. Потому и не торопится с переправой дивизия. А им тут, ектыть, сиди, судьбы жди… И Нелюбин, чтобы перебить нерадостные размышления, снова достал из-за пазухи бинокль.
— Ты с бруствера слезь, — все тем же глухим голосом сказал капитан-артиллерист. — Снайпер наш бугор пристрелял.
Так вот, значит, почему артиллеристы на карачках ползают по дну окопа. Снайпер появился. Немцы соображают быстро. Раз так прицельно лупят пушки с того берега, значит, огонь кто-то корректирует. Вот и отрядили стрелка, чтобы он отыскал наблюдателя и одним точным выстрелом сбил прицел артиллеристов. Эх, ектыть, Сидор меня подвел как, подумал Нелюбин. Как ты себя, Сидор, подвел. Но один миномет все же уцелел, и при нем живой и невредимый Емельянов.
— Откуда ж он бьет?
— А хрен его знает. — Капитан-артиллерист возился с аппаратом. — Откуда-то из деревни.
— Сейчас мы его успокоим.
— Только вот что, старлей, перебирайтесь-ка куда-нибудь в другое место. А то сейчас снайпером
На замечание капитана-артиллериста Нелюбин не обиделся. На плацдарме все равно командовал он, командир Седьмой роты. А артиллеристам надо делать свое дело. Как без этого? Без их поддержки сковырнут в Днепр первой же атакой.
Нелюбин пощупал край письма за голенищем. Оно оказалось на месте. Вот и хорошо, подумал успокоенно, вот и ладно, хоть одно надежно…
Внизу, у тропы, где обосновался последний минометный расчет, кого-то перевязывали. Раненый мотал мокрой головой, отпихивал державших его минометчиков.
— Что тут, Емельянов? Кого ранило?
— Да вот, товарищ старший лейтенант, Фаткуллин приплыл! На бревне…
Только теперь Нелюбин увидел немецкий пулемет с концом ленты, обмотанной вокруг дырчатого кожуха ствола.
— Что с ним?
— Осколок тащим, — тут же доложил Емельянов.
— Ну и что? Никак?
— А вон, сами посмотрите.
Осколок косо вошел в предплечье Фаткуллина и, по всему видать, сидел прочно.
— Разрезать бы пошире, — сказал санитар. — Тогда бы, может, подцепить можно было бы. Скользкий, не ухватить.
— Куда тут шире? Сосуды порежешь, коновал. Давай попробуй — зубами, — приказал Нелюбин. — У кого зубы крепкие?
— Да вон, у Емельянова — железные, — подсказал кто-то.
— Давай, минометчик!
Емельянов утер рукавом шинели губы, шаркнул ладонью по небритому подбородку, бережно приложился. Но вдруг посмотрел на ротного и сказал:
— Товарищ старший лейтенант, так нельзя.
— Что — нельзя?
— Без дезинфекции — нельзя. Врачи скальпель всегда в спирте полоскают. Чтобы ничего не занести, никакой заразы.
— Давай фляжку! — тут же приказал Нелюбин старшине.
Фляжка тут же нашлась. Из темноты передали чьи-то руки.
— На, пополоскай. Только внутрь — не смей.
— Что ж ее, выплевывать, что ли?
И Нелюбин, паче всего поощрявший бережливость, махнул рукой:
— Глотай. Разрешаю. Но чтобы дело исполнил не хуже доктора!
Емельянов старательно прополоскал рот.
— Ну что? Ухватился? — нетерпеливо торопили минометчика сгрудившиеся возле раненого.
Емельянов зло шевельнул губами и с силой дернул осколок. Плоский, величиной с палец, с острыми рваными краями, он чем-то походил на наконечник стрелы, найденный в земле и наполовину соржавевший. Емельянов выплюнул его в лужу, помыл и протянул Фаткуллину.
— На, пулеметчик. Это тебе награда от личного состава Седьмой роты. Другой тебе не положено.
Бойцы засмеялись. Кто-то протянул индивидуальный пакет, кто-то фляжку с недопитым глотком спирта, чтобы продезинфицировать рану. Характер Фаткуллина в роте знали: с таким ранением он окоп не покинет. На плацдарме появился еще один пулемет. Радовался и старший лейтенант Нелюбин, как председатель колхоза, которому в самый разгар сева, когда, казалось, провалены все сроки, прислали из МТС еще один трактор. Старенький, ремонтный, но все же таскающий плуг и бороны.