Из тени в свет перелетая

Садур Екатерина

ский, потому что у него вызвали родителей в школу. Я шла между полковником Корнелием и бабкой Мариной. Корнелий был в мундире и при орденах, меня отдавали в хорошую школу. Бабка Марина несла букет гладиолусов. "Подаришь учительнице, - сказали мне.
– Веди себя хорошо. С достоинством. Здесь дети приличных родителей..." Бабка Марина гордилась. Я тоже. Корнелий волновался. "Здесь надо учиться", - говорил он. Мы обогнали Должанского с матерью, бабка Марина оборачивалась посмотреть, насколько "приличная" у него мать.

И я вспомнила тут же мою старую

школу в Новосибирске. Маленькую, трехэтажную школу с оврагом и садом. В овраге валялся металлолом, за-росший одуванчиками. В саду стоял горбоносый Ломоносов. На большой перемене мы бегали в сад - разбивать о его нос вареные яйца из столовой. Нос у Ломоносова облупился, как от загара, как будто бы он только что приехал с юга. В школе было легко, весело и одиноко. Мы были маленькими и злобы учителей не замечали. Они были как глухонемые и слепые одновременно и хотели, чтобы мы оглохли, ослепли, онемели - словом, стали получше.

А нам учительница наша - перманент, кримпленовый костюм, школьный журнал под мышкой - запрещала лазать в овраг. "Там ходит убийца детей, говорила она, сверкая очками.
– У него набор ножей, он украл их из исторического музея... Помните, мы ходили в музей? Помните ножи? Он прячется в нашем овраге за кустами сирени...
– продолжала Римма Ильинична, дрожа лицом.
– Скоро приедет милиция, его поймают, отдадут под суд. Суд будет строгий, но справедливый! Приговорят к расстрелу..." Когда наша первая учительница рассказывала нам о маньяках, у нее даже глаза затуманивались. Мы слушали затаив дыхание; под конец рассказа она распалялась до крика, рассказ становился все страшнее и страшнее, и вдруг ни с того ни с сего она выкрикивала: "Диктант!" Она, сама того не зная, очаровывала нас рассказами об убийце. В сумерки овраг манил. На "продленке" мы все бежали в овраг. Мы говорили: "За сиренью", на самом деле мечтали посмотреть на маньяка...

И вот однажды в саду нашли повешенного. Мы все решили, что это он и есть, наш страх и наша мечта, душитель из кустов сирени.

– Зашел так с улицы и повесился!
– негодовала Римма Ильинична, поблескивая красноватыми радужками.
– Никого не спросил! Другое место не мог подыскать! Это был очень плохой человек! Он плохо, он гадко поступил, потому что он посмел вот так, никого из нас не спросив, распорядиться собственной жизнью... Он, наверное, сделал что-нибудь очень плохое и побоялся народного гнева!

Мы так его и не увидели. Санитары пронесли его мимо нас на носилках под простыней. Только очертания тела проступали, как у спящего. Водитель "скорой помощи" спокойно курил в кабине. Последнее, что мы уви-дели, были ступни повешенного из-под сбившейся простыни, точно такие же, как у живых. Он был почему-то босиком.

В новую школу я пришла в середине октября, десяти лет, с двумя длинными косичками, в душном воротнике "стойка", в новой форме навырост с подшитыми рукавами. Ко мне тут же подошли дети в аккуратных формах и встали в кружок. Бабка Марина велела мне чваниться, поэтому от-вечала я с важностью, немного помолчав после каждого вопроса.

– Как тебя зовут?
– спросила полная девочка Лида Яготтинцева.

–

Оля, - сказала я, помолчав.

– Откуда ты?

– Из Новосибирска, - медленно отвечала я.

– Это далеко?

Я промолчала. Тогда она подошла ко мне и двумя пальцами пощупала лен-точку в косе. Я важно убрала ее руку...

Моему новому классу я не понравилась, и только вертлявый худенький Должанский воспринял меня совершенно спокойно, совсем необидно хихикая. "Его, наверное, самого не любят", - решила я. На большой перемене, когда мы все переодевались перед физкультурой, дверь в нашу раздевалку распахнулась и мальчишки внесли голого Должанского. "Уйди с прохода, плоская", - сказали мне мальчики и бросили Должанского к моей кабинке. Он был как голая кукла из магазина игрушек.

На уроках я говорила медленно, подбирая слова поумнее, как учи-ла бабка Марина.

– Говори проще, - сказала мне географичка.

– Культура местных индейцев Америки была очень хорошей, - сказала я. Они делали богов из золота. Их боги до

шли до наших дней. Их культура была лучше культуры их завоевателей...

– Четыре с минусом или три с плюсом?
– спросила географичка.

– Четыре с минусом, - сказала я, подумав.

Должанский был ниже меня на полголовы, но бегал быстрее. На пе-ремене он подбежал ко мне и задрал мне юбку, показав всем голубые утепленные штаны, которые заставляла меня носить бабка моя Марина. Я ударила его портфелем по голове. Маленький Должанский заплакал.

– Почему ты тащишься за мной?
– спросила я его на Вспольном.

– Потому что я живу напротив тебя, - ответил он.
– Я иду домой!

Мы с бабкой Мариной и полковником жили на втором этаже, но окно моей комнаты выходило на крышу первого. Корнелий сказал, что так не дело, и нанял рабочих. Они поставили решетки. Но втайне от бабки Марины и Корнелия я вылезала по ночам посидеть на крыше. Однажды в доме напротив я разглядела в окне рыжую тонкую мать Должанского. Татары-дворники с третьего этажа увидели, что я ночами сижу на крыше, и сбросили вниз гнилую вермишель в полиэтиленовом мешке и дохлую утку.

Однажды у татар сгорел холодильник. Дымом затянуло весь подъезд. Серый и тяжелый, он выполз на улицу.

– Ой пожар, пожар, пожар!
– кричала бабка Марина, выбежав на лестницу.

Корнелий вызвал пожарную. Пожарники в касках вынесли почерневший холодильник в подъезд. Прибежали мальчишки и бабки из соседнего дома. Я бежала вниз по ступенькам в демисезонном пальто и утепленных штанах и кашляла от дыма. Должанский с любопытством смотрел.

Полковник Корнелий сказал татарину Раулю:

– Ты выбросил дохлую утку на крышу и сжег холодильник! Я договорюсь с ЖЭКом, тебя выселят.

– Не надо, хозяин!
– взмолился дворник Рауль.

Наутро Лидка Яготтинцева сказала:

– На Вспольном, моя бабушка говорила, был пожар... Татары подожгли те-левизор.

– Да, да!
– радостно подхватил Должанский.
– Вот эта дура чуть не задохнулась!

После паузы Лидка Яготтинцева попросила списать физику:

– Вадик, дай тетрадку!

Должанский отказал. Его отлупили.