Из того ли то из города
Шрифт:
– Ну, не хочешь говорить, не говори. Мне с тобой тоже разговаривать недосуг.
И пошла было себе дальше, да остановил ее Илья.
– Ты это, погодь маленько. Ты здесь ничего не слышала?
– Птицы поют, звери бегают, деревья листвой шелестят. Лягушки, вон, квакают.
– Не про то я...
– А про что?..
И как только случилось, что Илья ей рассказал? Не собирался ведь, хотел попрощаться и идти себе, рот открыл - и слово за слово, ровно из дырявого мешка. Спокойно выслушала, голову набок чуть склонила, в глаза смотрит и слушает.
– Вон оно значит как, - протянула, как пропела, когда Илья замолчал, коря себя на чем свет стоит.
– Смерклось уже, ничего не
– Да ты что!
– шарахнулся Илья в сторону.
– Идем, идем. Я здесь недалече живу. Не бойся, не обижу.
Не умеет Илья с девками да бабами себя держать. Ефросинья для него уж и невесту подыскала, а он, как с печи встал, не то что заговорил - и не посмотрел толком ни на одну. Если б не жеребенок, в жизнь не пошел бы. А то ли баба, то ли девка - потрепала стригунка по холке, тот прижался к ней, словно к родной, глянул на Илью большим глазом. Ну, коли так... Того не вспомнил, как покупал.
Свернула с дороги - и в лес. По тропинке. Не было ее, когда мимо шел, иначе заметил бы. Голову под топор, конечно, не положу, а не было. И прытко так идет, легко, ровно летит. Жеребенок впереди, Илья чуть приотстал.
– Так ты что же, одна живешь здесь?
– А ты чего спрашиваешь: просто так, али интерес какой есть?
Тьфу ты, лучше уж молчать.
Озирается Илья. Он сюда прежде не забегал. Ну, может один раз и было. Оврага вот этого, к которому вышли, не помнит. Ни родника, ни избушки по другую сторону. Вниз спустились, она в сторону свернула, не стала подниматься. По дну оврага пошла, не так, чтобы далеко. Остановилась, Илью подождала. Сунула руку в лукошко, достала траву какую-то невзрачную, протянула.
– Разжуй хорошенько, и проглоти.
Как бы не так! Не на того напала... Кабы не взгляд этих глаз, зеленых-презеленых...
Взял Илья траву, сделал, как велено было.
– Смотри теперь.
Смотрит Илья, будто маревом каким склон оврага подернулся. Разошлась в стороны зелень свежая, открылась дверь, железом окованная, семью замками пудовыми завешенная.
– Не всякому дано замки снять, не всякому дверь откроется. Гляди.
Опять сунула руку в лукошко, опять траву достала. Приложила к замку. Ахнул замок, разлетелся в кусочки мелкие. А чему удивляться-то? Перед разрыв-травой ни один не устоит. Только смотрит Илья - не было замка, ан опять на прежнем месте висит.
– Не про меня дверь эта. Ну, чего столбом стоишь?
Делать-то чего? Ключей нету, а голыми руками, ежели заговоренные, вовек не возьмешь. Приподнял Илья замок одной рукой, другой за дужку взялся. Щелк! Тот и открылся. Вот чудеса! Так все и снял, дверь распахнул.
Думал, обдаст сейчас затхлостью, - ничуть не бывало. Факелы на стенах вспыхнули. Видит Илья: стоит конь оседланный, будто спит, висит кольчуга, словно вчера сплетена, шелом, щит темно-алый, меч в ножах, кинжал, булава, лук, колчан со стрелами. Глядит - глазам своим не верит. Скосил взгляд в сторону.
– Чего уставился? Обещала ведь: помогу.
– Зачем мне это? Я ж ничего такого никогда в руках не держал.
– Никогда не держал, а теперь придется. Идем в избу. Накормлю тебя, напою, спать уложу. Поведаю кое-что, научу, как быть. С рассветом сюда вернешься.
Кто ж такая? Одна живет, не боится, травы ведает. Ну, коль травы ведает, должно быть, и еще кое-что... Спросить про хозяина? Он ведь, случаем, помочь обещался...
– А жеребенок твой пока у меня останется, - говорила промеж тем жительница лесная.
– Придет время, верну. Сараюшка у меня есть, сено в ней держу, там переночуешь...
Ага, сено. Скажи еще, сама накосила, сама высушила...
Избушка показалась Илье очень похожей на их собственную, разве
Ужин - такой же, как и дома. Пироги свежие (а печь-то не топлена!), молоко (а коровы вроде как нету!), квас из ревеня. Пока насыщался, хозяйка напротив сидела, ждала. Как закончил да поблагодарил, на крылечко вывела. Поведала кое-что. А потом рукой махнула - ступай вон в сараюшку, на сеновал. Зашла в избу, дверь закрыла. Постоял Илья немного, сам не зная зачем - толкнулся в дверь. Не поддается, но чтоб засов двигала - не слышал. Кто ж такая? Спросить, что ли, поутру?
Вот только спрашивать поутру было некого. Проснулся Илья посреди поляны; конь неподалеку, оседланный, фыркает, головой потряхивает. Оружие на траве, шелом, кольчуга. Ни тебе оврага, ни избушки. Просвет меж деревьями - тропинка давешняя...
И сон какой-то странный всю ночь одолевал, не то сон, не то явь...
Собираться стал - правду сказала - все как по нем сделано. Потащил меч из ножен, взмахнул, - словно всю жизнь в рати хаживал. Взял коня под уздцы, вздохнул, еще раз осмотрелся.
Нет, не разглядеть ему посреди листвы молодой глаз, зеленых-презеленых, не услышать слов, произнесенных с тоской неизбывною:
– А ведь мог бы моим быть...
3. ВЫ ЛЕСА МОИ, ЛЕСОЧКИ, ЛЕСА ТЕМНЫЕ...
Лес лесу рознь. Вот, к примеру сказать, дубрава. Спокойная, величавая. В солнечный день да в лунную ночь светом пронизанная. Деревам здесь вольготно; от ствола до ствола несколько саженей, редко когда ветвями переплетаются. Дуб - он и в смешанном лесу главный. Не веришь? Сам погляди. Сколько лет растет, никому не ведомо. А каких размеров бывают - рассказать кому, не поверят. Опять же, дрова дубовые, они самые жаркие. Опять же, веник в бане - и силу дает, и хворость любую прочь гонит. Под стать дубраве хозяин. Этот по-пустому аукать да заманивать не станет. Не по его норову. Помогать, правда, тоже не станет. Сам заплутал - сам и выбирайся. Озоровать - даже не думай. Дубки молодые - не трожь. Такой страсти напустит - лапти потеряешь, удираючи. Еще - мавок любит да привечает. Его право, хозяин. А ты не ходи в дубраву, как навьи дни настанут, обожди, нечего тебе здесь в эту пору делать.
Или, вот, березняк. Тоже ведь, и хворость гонит веником, и жар печи. А еще грибы на березе растут, - черные такие, потрескавшиеся, ни за что не скажешь, - гриб. От ста болезней помогает, силу возвращает. На бересте, говорят, буквы какие-то пишут. А Егорка Горыныч сорвет, бывало, с коры полоску белую, нежную, между больших пальцев сожмет, ко рту поднесет да как засвищет соловьем!.. Он и других птиц передразнивал, только соловей у него лучше прочих получался. Так вот береза эта самая. Неподалеку от деревушки, если вниз по течению реки идти, вдавалась в лес лужайка. Трава там была хорошая, да уж больно добираться плохо; а дорогу торить - не стоило того. Мест для покоса и без нее хватало. Год, а то и два туда никто не наведывался - не зачем было. А потом глянули - а там березки молодые всю лужайку затянули, не то что пройти, руки не просунуть. Маленькие, по колено, иные чуть выше. Прозевал хозяин, али нашкодил. Потому как ежели с умом, прореживать, не хуже дубравы роща березовая, только травы поболе, да повыше трава эта. Поговаривают, хозяин березняка на девку смахивает, или на Лелю.