Из того ли то из города
Шрифт:
– Постой-ка, - вдруг спохватился.
– Ты булавой тут давеча помахивал... Сам научился, али показал кто?
– Святогор научил, - отвечал Добрыня.
– Так и ты, вроде, таким же манером...
Даже присвистнул Илья.
– В учениках я у него жил, год, а то и поболее...
– И я в учениках...
...Месяц на макушку неба взобрался, когда в город возвернулись. Ворота заперты были, однако впустили. Как и не впустить-то? Они ведь сгоряча с петель поснимают. Во дворе Добрынином шум стоит, не разошлись еще приглашенные. Сама Амельфа Тимофеевна возле ворот. Беспокоится.
Подошел к ней Добрыня, обнял ласково.
– Ничего не подстрелилось сегодня, ан и не с пустыми руками возвращаюсь. Нонче нашего двору прибыло. Встречай, Амельфа Тимофеевна, брата моего названого, Илью Ивановича. Привечай нас, да собирай в дорогу дальнюю. Поутру, чем свет, в Киев отправляемся.
10.
Плещет вода под веслами, мягонько так. Обтекает-обвивает нос корабельный, высоко над волной взметнувшийся. Об том корабле уж и песня сложена:
Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:
Нос, корма - по-звериному,
А бока зведены по-змеиному,
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было вставлено
Два камня, два яхонта,
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо бровей было повешено
Два соболя, два борзые;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было повешено
Две куницы мамурские...
Таким, должно быть, и останется в памяти народной, коли уж и песня сложилась. А того певцу невдомек, что для корабля боевого главное - не украшения. Потому и призвал Владимир-князь строителей из варягов, чтоб соорудили они ему такую ладью, какая одна тысячи бы стоила, чтоб нельзя ее было врагам ни с берега одолеть, стрелы огненные мечучи, ни приступом взять. Иному бы князю отказали, а нашему... Он, вишь, в былые годы, когда враги на него ополчились, в ихних землях скрывался. Улучил времечко, вернулся, врагов своих одолел, дружину варяжскую наградил по заслугам, кто обратно подался, кто - в иных местах счастья искать, а кто и доныне в Киеве служит. Вот среди них-то и нашелся мастер, этот самый Сокол-корабль построивший. Целый год, говорят, строили, в тайне великой, и другого такого вряд ли сыщется.
С виду обычный, ничем особым не приметный, разве что размером покрупнее прочих будет. Ну, еще попузатее. Зато сделан так, что весло рулевое перекинь, вот тебе нос и корма местами поменялись. Куда хошь, туда и греби. Или вот корзину приспособил: потянешь за веревку, и можно человека в корзине на мачту поднять: и видно дальше, и из лука сподручнее. Палку приспособил - потянешь за нее, и над бортами щиты подымаются, с маленькими такими щелями; из-за них стрелять удобно, а с другой стороны, этих самых стреляющих от стрел укрывают. Другую потянешь - из бортов ровно крылья вымахивают, ежели кто на лодках подойдет, взлезь трудновато будет. Опять же, коли доски перекинут, с другого корабля, разом скинуть можно. Скамьи удобно расположены, чтоб в спину веслами не бить и, опять же, тебя не били. Ну, и ногами не цепляться, когда по кораблю ходишь. И легкий, и прочный, и ходкий, и на волне устойчив - в общем, что и говорить, чудо, а не корабль. Без всяких там куниц мамурских...
Сколько ж времени прошло с той поры, как он из Киева в путь дальний, к берегам моря Хвалынского отправился? Давайте считать.
Илья с Добрыней возвернулись как раз к пиру княжескому. Встретил их князь приветливо, по-доброму, мало не сам под руки к столу богатырскому проводил. Но все-таки не сам. Тут уже и другие богатыри присутствуют, на зов княжеский явившись: Сухман, Иван Колыванович, Михайло Потык, Полкан. Всем предстоит вскорости в Степь идти, за обиду нанесенную, за набеги коварные, разорительные. Долгим будет поход. Про князя говаривали, с тех пор, как к варягам бегал, никому обид не прощает. Уж лучше б тому на свет белый не родиться, кто поперек его воли пойдет, али вот как степняки, на владения его покуситься посмеет. Вот, недавно, радимичи на себе его тяжелую руку почувствовали. Задумали выйти из его воли, сами собою управляться решили. Не много и понадобилось. Сам князь и идти не пожелал - послал воеводу своего, Волчий Хвост прозвищем. Дал сколько-нибудь воев. Не сдюжили радимичи, по лесам по полям разбежалися. Вот только-только и случилось, ан уже в народе поговаривать стали: радимичи волчьего хвоста бегают. Из богатырей, правду сказать, с Хвостом никто не ходил. Не по сердцу он многим пришелся. Оно понятно, лучше всем заедино быть, под одною рукою; ежели кто в лес, кто по дрова - степнякам одно раздолье будет, или еще кому, из-за гор Сорочинских. И тех, кто этого не понимает, учить должно... А все равно - не
Ну, до радимичей, можно сказать, рукой подать. Тут хоть и нужно поход готовить, однако ж не так, как в Степь. Двумя караваями в котомке не обойдешься. И время правильно выбрать надобно, и путь. А коли случится, так и союзниками разжиться. Союзники же ох как пригодились бы, потому как задумал князь не просто врага подальше в Степь отогнать, а саму их столицу покорить. Вот скажите, кто самый лучший союзник против кочевников? Кочевники и есть. Потому послал князь к морю Хазарскому, к торкам. Те и до золота жадные, и пограбить у них в чести, - только свистни...
А что ж богатыри наши?
Добрыня жену из Рязани привез, Настасью Микулишну. И красавица, - впрочем, эти у нас никого особо не удивишь, у нас таких большинство, если не все, - и работящая, и характером ласковая. Чем-то на самого Добрыню смахивает, только обличьем баба. Про нее в Рязани поговаривали, будто ее подкинули, скольких-то дней от роду, а на самом деле она - дочка самого Микулушки Селяниновича. Иные дурные головы напрямки родителей ее спрашивать отваживались, но те только улыбались да отмахивались: считайте, мол, кем хотите. Отвел Владимир-князь Добрыне участок земельный, мастеров дал - стройся. Задумка у него - слободу Богатырскую в Киеве учинить. Надо ж с кого-то начать, вот Добрыня первым и оказался. Всем миром богатырским избу ставили, сараи. Ежели б срубам не устаиваться, за день бы сложили, а так - подождать пришлось, пока мох приусядет, пока бревнышко к бревнышку подладится. Даже Алешка, и тот...
Странные они какие-то, промеж себя. Сколь ни пытался Илья разузнать, что промеж них случилось - оба, как сговорились, рот на замок, замок в утку, утку в зайца, ну, и далее, до острова в море-окияне... Нельзя сказать, чтоб волками друг на дружку глядели, однако ж и товарищества промеж них нету. С Ильей оба товариществуют, а промеж себя... И главное, не видит Илья, чтоб из-за чего-то серьезного разругались. Ну, может, даже и не разругались, может, не поделили чего... Хотя все равно непонятно, чего им там делить? Меж их городами пятьсот верст... Решил для себя Илья, что они славой расчесться не могут. Кому первым богатырем слыть. И тому, и другому вторым себя зазорно считать, вот и поцапались. Не в поединке промеж себя, конечно. Хотя, ежели б довелось, то еще неизвестно, кто победителем бы вышел. Добрыня - он посильнее будет, половчее, казалось бы, тут никаких сомнений. Ан что у Алешки на уме, пожалуй, и сам он зачастую не ведает. Там, где Добрыня лбом в дуб упрется, Алешка, глянь - уж и обошел. Ни справа, ни слева, ни над, ни под... Как? Кто ж его знает. Про него иногда говорят - самого Волха в хитростях превзошел.
Илья тоже решил обустраиваться. Добрыню обустроили, теперь его черед в слободу Богатырскую перебраться. Выдумал себе заботу какую-то, сказался, чтоб ожидали вскорости, и за Радой подался. Поспешает, сердце из груди рвется; вишь, как оно все случилось, даже лучше, чем по-задуманному. И служба княжеская, и товарищи верные, и поход долгожданный намечается. Не сможет Рада не согласиться. Чего ей там одной на отшибе куковать? Сейчас ее перевезти, а там и хозяйство. Тут Добрыня поможет; у него конь - должно быть, от той же кобылицы, что и у Ильи. Они из Рязани в Киев запросто махнули, даже и не заметили. Побратимы... Глядишь, может и Рада с Настасьей посестрятся... А там Алешка образумится, хватит ему по чужим бабам бегать, пора своей обзаводиться.
Не то, чтоб не согласилась Рада. Не оказалось ее в избе. И вообще нигде не оказалось. И изба - ровно суседушкой покинута, и прочее все - и гуменник, и баенник, и овинник– никого не осталось. Чисто все в избе и на дворе, ан не живо как-то. Ходит Илья кругом, то зайдет куда, то опять выйдет, постоит, глянет вправо-влево, снова ходит. Ничего не понимает, а спросить не у кого. Придумал было к кузнецу податься, видит, конь понурился; знать, не судьба ему, к кузнецу-то... Вернулся в избу, сел за стол, уронил голову на руки - нет, не сидится. Сердце на части рвет, криком безмолвным исходит. Не смог усидеть, выскочил, грохнулся на лавку возле крыльца, тут и застыл. "Каждому счастья хочется, хотя немножечко, хотя глоточек маленький..." - вспомнилось. И надо бы меньше, да некуда. Так и просидел, то ли забываясь временем сном коротким, то ли нет. Поначалу казалось - спит он, стоит глаза только открыть, и все по-прежнему, по-старому обернется. Как до того дня, когда попрощались. Потом - моргнуть боялся; казаться стало, прикроет глаза, уснет, и, как в сказке, счастье свое проспит.