Из того ли то из города
Шрифт:
Идет Илья, дивуется, больно уж необычно все вокруг. У избы, к примеру, потолок ровный, а тут - как та же сама половина репы, кверху хвостиком, только без хвостика. Не то, чтоб высокий, однако ж и не низкий. Цветами расписан невиданными, краски так и сверкают. Это потому что светильни горят, на подставках в половину роста, и - не чадят. Ступени широкие наверх ведут, откуда шум-крики слышатся. Пир горой идет, гульбище. Слуг во дворце - тьма-тьмущая. Снуют, ровно муравьи. Одним наверх яства несут, другие вниз с пустыми мисами спешат. Проходы справа-слева от ступеней - там гридни стоят на страже, покои охраняют. Конечно, Илья бы подольше ротозействовал, доведется ли еще когда во дворце побывать,
Поднялись по лестнице, и стала видна горница огромная, столами уставленная. Насупротив дверей распахнутых, у стены, возвышение, на нем стол отдельный, там князь со княгинею. Перед ними столько яств понаставлено, им всей деревней столько за неделю не одолеть. Справа-слева столы длинные, вдоль них - скамьи, на скамьях - молодцы. Не то, что дома - там скамьи: два полена крест-накрест, на них половина бревна. Тут же все резное, тканями расшитыми покрытое. Ошую от Ильи, одесную от князя, гридни его верные, лицом друг к другу через стол. Вдоль другой стены - гости торговые, люди именитые. Потолок над ними - это вот как если плат бабий расписной взять за четыре конца разом, да вниз дернуть. Светильни промеж окон, а окна - все решетками забраны.
Ну, что за столами творится, оно везде одинаково. Разве яств да питья поболее. Шум стоит такой, ничего не слыхать, потому как один другого переорать думает. А этот другой, он тоже не лыком шит; плеснет в глотку из кубка, и ну орать пуще прежнего. Рук столько по столам шастает, не понятно, как разбираются, где чьи.
Тут князь приметил Илью, столбом застывшего в дверях.
– Вот и он, гость наш званый, - молодой голос перекрыл сразу умолкший шум. Кто-то повернулся в сторону Ильи, кто-то продолжил трапезу, не обращая на него никакого внимания.
– Ну как, исполнил поручение, вдосталь Соловья напоил?
Что ни сказать, все впустую будет. Разве объяснишь? Потому Илья просто кивнул.
– Весть донеслась от Чернигова. И вправду богатырь какой-то там объявился, бой в одиночку с басурманами выдержал, погнал их от стен города обратно в Степь. Уж не об тебе ли?
На этот раз Илья плечами пожал: мол, понимай, как хочешь.
– Что ты не больно разговорчив... Ну да ладно. Вот тебе три места на выбор: первое - рядом со мной садись, второе - с богатырями моими, третье - где сам пожелаешь.
– Мало мне одного места, - буркнул Илья.
– Не можно ли сразу два взять?
– Как это?
– А так. Не прилично мне, деревенщине, рядом с князем садиться. Потому, согласно слову твоему, и хочу взять себе сразу два: сам пожелавши, с богатырями твоими сесть.
– Будь по-твоему, - расхохотался князь.
– А ну-ка, живо несите Илье свет Ивановичу ведерную чару меда хмельного!.. Садись, богатырь, где выбрал. Сразу на два места садись, с богатырями моими. Не все здесь нонче, иные в разъездах. Тех же, что за столом, изволь любить-жаловать: двое братьев-залешан, двое братьев Хапиловых, братья Збродовичи, семеро удальцов, Алеша, богатырь ростовский... Ничего тебе про них говорить не буду, сами промеж себя поговорите.
Поклонился Илья князю с княгинею, к скамье направился. Тут-то и оказалось, что места он себе два выбрал, ан и одного нету. Так, с полместа осталось, на краешке. Богатыри же и ухом не ведут, что товарищ к ним новый прибыл, что и встретить его полагается как товарища. Нет, бражничают, и ухом не ведут. Добро же! Каков привет, таков ответ.
Примостился Илья на краешек аккуратненько так, чтоб никого не потревожить, потерся об скамью той самой частью, которой девки виляют, парней завидя, а потом этой же самой частью ка-ак двинет!.. Скольких-то с другого
Не на того напал. Такому приему Илья и сам кого хочешь научить может. На лету подхватил ножище булатное, будто перышко, за рукоять. Не стал обратно кидать, в стол вогнал, чуть не до половины. Хорошо встречают у князя, нечего сказать.
Те, которые на полу оказались, тоже поначалу драку затеять хотели, да угомонили их товарищи. Пересели на скамью напротив, зыркают на Илью злыми глазами. А тому до них и дела нету. Придвинул к себе кабанчика жареного, отведывает. В одной руке - кабанчик, в другой - хлеба ухватил. И то сказать, сколько времени во рту маковой росинки не было. Слуга принес чару ведерную, с медом хмельным, выдержанным. Серебряная, в форме обычного ведерка, с каким бабы по воду ходят. Поменее в себя вмещает, нежели ведро, однако и то сказать, не каждый смог бы опрокинуть такую единым духом.
Илья смог. Вот кто бы еще объяснил - зачем? Конечно, у них в деревеньке тоже меды варили. Всякие - и шибко хмельные, и не особо, и с травами пряными. Только такого, как у князя, прежде не пивалось. Ни по крепости, ни количеством. Ажно дух перехватило, как чарой об стол грохнул. У него слезы из глаз, воздух ртом хватает, а соседи его по столу заливаются - чего ж не заливаться, коли они к этому делу привычные. У него по жилам огонь течет, руки-ноги не шевелятся, а они кивают в его сторону, пересмеиваются. Потом вроде как вздохнул полной грудью, да такую силу в себе почувствовал, что вот выведи сейчас в чисто поле, укажи на кольцо, в землю врытое, ухватил бы за это кольцо, поднял над собой землю-матушку... Хлеб с кабанчиком кончились, птицу подхватил, рыбину в две руки к себе подвинул, мису с грибами, еще чару, на этот раз обычную... Запеть захотелось, руки раскинуть и в пляс пуститься, что ж тут у князя, гудочников не найдется? Глянул на тех, кто вокруг сидит: вон они, богатыри киевские! С такими не то что в Степь, всех царевичей-королевичей, что с мечом сунутся, за самое тридесятое царство загнать можно. Это ничего, что не ласково приняли. Главное, чтоб мысли у всех одни были, о земле родимой... Да и нельзя сказать, - неласково, ишь, подливают-подкладывают...
Что-то с глазами не того... Куда все подевалось? Вот ведь, только что стол был, богатыри, палаты княжеские расписные, пир горой... А тут вдруг перед глазами - стена какая-то серая... Глянул вниз - и там такая же. Руки-ноги не слушаются, ровно кто цепями тяжкими оковал. В голове - будто Соловей свистнул. Морок, не иначе. Вон и стена поплыла...
Закрыл Илья глаза, снова открыл. Спина во что-то жесткое упирается. Неужто его в темницу сволокли? Помотал головой - нет, не в порубе он. И не окован. Лежит на ложе жестком, в какой-то горнице, окошки вон, в них солнышко робко заглядывает, дверь прикрытая. Под головой - руку сунул, поднялась-таки, не подвела, - вроде как седло. Стол посреди горницы, со скатеркой небогатой, лавки - простые, не как те, у князя. Где ж это я очутился? И как? Что со мной приключилось?
Тут дверь скрипнула, распахнулась. Молодец показался, ан не вошел, замер в проеме, на Илью смотрит. Где-то я его видел? Волосы соломенные, ремешком переливчатым схваченные, бородка с усами небольшая, ровно стриженная, сам статный, ладный, в кафтане узорчатом, кушаком перехваченным. Сапоги сафьянные, чуть не в полноги. Возрастом, если и не ровня Илье, то не намного. А вот смотрит не прямо, в сторону косит.
Хотел было Илья спросить, по какой-такой надобности заявился, рот раскрыл, ан вместо слов каркнул. В горле пересохло, слова, будто дверь несмазанную отпереть попытались, да не совладали.