Из того ли то из города

Тимофеев Сергей Николаевич

Поначалу все, что погнило, в кучу сволокли, - в костер сгодится. Что держалось, выровняли, прикопали, землю вокруг поплотнее прибили. Пару железяк нашли, - петли, должно быть, воротные, - ими и прикапывали. Отошли, со стороны посмотреть на дело рук своих, аж оторопь взяла. Еще страшнее стало, чем прежде было. Может, оно и к лучшему? Коли самим страшно, так врагу еще страшнее станется?

Повечеряли, ночью по очереди по сторонам посматривали, а поутру, чем свет, Алешку, как старожила местного, - один раз все-таки бывал, - послали дознавать, где чем разжиться можно. Князь, отправляя их из Киева, о том, чтобы гривен дать, позабыл совсем, -

и то сказать, на степняков поистратился, - свои взяли, у кого сколько оставалось. К полудню вернулся. Котел приволок, инструмент, припасов немного. Что у него, что у Добрыни, кони - как у Ильи. Когда надо, одним скоком версту покрывает. Неблизко от заставы ихней люди живут. Оно и понятно, от Степи подальше, к Киеву поближе. Но коли нужда, наведываться можно. Лес тоже разведал. В общем, за полдня туда-сюда обернуться вполне успевается.

С инструментом дело веселей пошло. Одно плохо, не приучены кони богатырские к иной работе, кроме ратной. В телегу не впряжешь, - всю в щепу размечет. Ну, и хозяину достанется. Вот и пришлось выкручиваться. Пока Алешка на заставе сторожит да обед готовит, Илья с Добрыней в лес подаются. Найдут каждый по паре лесин, обтешут их кольями, засунут под мышки, будто копья, и в таком виде обратно подаются. Увидел бы кто, - срамота. Такие б песни народ присочинил, с заставы лучше и не показывайся. Долго ли, коротко, а и лесу натаскали, и частокол поправили, и вышку, и навес. Так обустроили заставу, лучше новой стала. С воротами повозиться пришлось, Алешка опять куда-то подавался, за петлями, но и тут обошлось.

И, как водится, порешили окончание работы отметить честь по чести. Кто предложил, и не вспомнить, так разве ж это главное? Главное, как порешили, так и сделали. Добрыня на охоту подался, сохатого припер, Алешка - за медом. Столько приволок, как только конь выдержал, даром что богатырский. Илья с Добрыней насели на него, куда столько? А тот руками разводит: пусть, говорит, лучше останется, чем не хватит. Как же, останется... Одну бочку, правда, на всякий случай закопали, а сколько там было остального, не закопанного - уж и не вспомнить, - вместе с сохатым и ухайдакали. Под разговоры, под похвальбу, не заметили как. Ну и охмелели шибко. Скучно им как-то враз на заставе показалось. Не видать нигде лютых ворогов, не с кем силушкой переведаться. Разве самим поискать?

Взобрались на коней кое-как, глядят в разные стороны, не появится ли где супротивника. А того словно бы и вовек не бывало. То как рыба на нерест прет, а то - не доглядишься. Совсем уже было собрались бросить это занятие, коль удача отвернулась, показалось вдали войско вражее, - и прямо к ним. Что прямо к ним - тут ничего удивительного нету, одна дорога, и та мимо заставы лежит. Поприпряталась, за ненадобностью, но разглядеть еще можно. Войско же, как приблизилось, сильно размером подсократилось, числом до одного. Шлепает себе по дороге, со стороны Степи, и ничего не боится. Думает, никто не догадается, что доглядатель. Ишь, и одежку себе соответствующую подобрал: лохмотья какие-то, клюку, шапку греческую. Нет, брат, шалишь, не на тех напал.

Спустились богатыри с холма на дорогу, ждут, когда подойдет. Алешка его сразу хотел стрелкой попотчевать, но Илья с Добрыней усовестили. Не ладно так-то, сказали, не спросивши, и сразу стрелкой. Пусть скажет сначала, кем и зачем послан, а уж потом... Что ж мы его, трое на одного спрашивать будем?
– не унимается Алешка. Ну так спешимся, отвечают. Тогда ладно.

Спешились.

Пустили коней вольно, а сами ждут. Илья булавой по ладони похлопывает, Добрыня меч проверяет, свободно ли из ножен выходит, Алешка цветок сорвал - любуется.

Вот и соглядатай показался. Сразу видно - не из наших. Борода на сторону, лупоглазый, нос картошкой. Здоровый, и, видать, не робкого десятка. Будто и нет никого перед ним, бредет, глаза в землю уткнув. Так бы и набрел, ежели б Илья не гаркнул:

– А ну, стой, вражья сила, где стоишь!..

– Так ведь он идет, не стоит, - ввернул было Алешка, но Илья уже раззадорился.

– По мне, хоть летит, а как велено, так пущай и делает.

Только соглядатай остановился, хотел его Илья для порядку булавой приветить, да Добрыня удержал.

– Это завсегда успеется. Спросим поначалу, а уж потом... того...

А сам уж и позабыл, о чем спрашивать хотели. Остальные тоже позабыли. И выходит как-то совсем уже непорядок: стоят, раскрасневшиеся, друг на друга поглядывают, а чего сказать, не знают.

– Зря ты, Добрыня, вмешался, - Илья говорит.
– Сейчас бы он уже во всем повинился, наказание принял, да и пошли бы себе вечерять... А теперь чего делать прикажешь?

Нахмурился Добрыня, потянул было меч из ножен, чтоб припугнуть ворога хорошенько, а только и тот не дремал. Видит, дело худой стороной оборачивается, ухватил свою клюку наперевес, как двинет!.. У Ильи булава и выпала. Вдругорядь - Добрыня меч из руки выпустил. Алешку собрался было по макушке треснуть, ан тот увернулся, ухватился неловко за остальных, сам не ударжался, и других за собой за землю опрокинул. Не успели спохватиться, тьма их окутала. Только и увидели напоследок, как соглядатай руку к голове поднял...

Вот только колдуна заморского не хватало! Копошатся богатыри, ворочаются, встать пытаются, ан не тут-то было. Окутала их мгла, мягкая такая, даже вроде как на ощупь шершавая, и не выпускает. Люди знающие говаривали, будто супротив ворожбы заморской слово наше крепкое помогает. Кабы помогало, перевелись бы эти самые колдуны, сколько их ни есть, со всем их окаянством, ан и это не задалось. И, главное, жарко становится, пот льет ручьями, дышать тяжко. Вот ведь как довелось - не в бою смертушку принять, а от напасти чародейной. Совсем из сил выбились, попритихли. Слышат, говорит им колдун:

– Ну что, чай, утихомиились? Не станете более на странников с оружием втроем на одного набрасываться?

Так получается, будто выговаривает. Не со злобой радостной, а вроде как по-отечески, как дитятям неразумным.

Умом пораскинуть, дитяти и есть. Это ж надо такое учудить во хмелю.

– Чего уж там, - Илья бормочет.
– Сымай свое заклятье чародейское. Не скоро забудется, урок твой.

– Сымай, сымай, - Алешка с Добрыней бубнят. Им тоже невмоготу.

– Ну, глядите. Коли чего не так, вдругорядь строже буду.

И вдруг - опять воля вольная. Небо чистое, трава зеленая, воздух сладостный. Вздохнули богатыри полной грудью, глянули друг на друга - стыдобища. Грязнее грязного, в трухе какой-то, овинники, да и только.

А соглядатай стоит себе спокойненько, в одной руке клюка, в другой шапка, рот до ушей.

– Не признал, чай?
– Илью спрашивает.

Тот глянул, и глазам своим не верит.

– Неужто Иванище?..

– А ты думал?..

– Не я, хмель заместо меня думал, - буркнул Илья, поднимая булаву.
– Чем это ты нас таким?