Из-за девчонки (сборник)
Шрифт:
– А я слушал, слушал эту тягомотину, – хмуро оправдывался он, роясь на столе, – и задремал…
– Тебе ничего не понравилось?
– Все это уже было, – небрежно махнул он рукой и чуть не опрокинул микрофон. – В п-прошлом году, позапрошлом, позапозапрошлом… Только название новое: фестиваль искусств!..
– Это Наталья Георгиевна придумала.
– Ну и что она доказала?… Что фантазии у нее столько же, сколько у Ольги Михайловны…
– А почему ты промолчал? Ты же в классе отвечал за подготовку.
– Да, я т-тоже маху
– Злой ты какой… И вид у тебя нехороший. Ты что, все каникулы болел? Тебя нигде не было видно…
Колюня резко встал, подошел к окну и вцепился в ручку рамы.
– Болел, – не оборачиваясь, с кривой усмешечкой ответил он. – Не п-помню точно, как про такую болезнь в одной песне поется… Короче, я болел тобой…
– Ты меня ненавидел?
– Думай, что говоришь!.. Я жить без т-тебя не могу!
Она покачала головой.
– Ты неправду говоришь…
Он, что было сил, дернул за ручку. Окно с треском распахнулось. В лицо ударил знакомый ему пьянящий холод высоты.
– А если я сейчас… т-тогда поверишь?!
Она оттолкнула его в сторону и захлопнула окно.
– Начинай передачу! – приказала. – Кому говорю?!
Колюня покорно сел у микрофона.
– Дурачок ненормальный! – сказала она ему в спину и, заплакав, закрыла лицо руками.
В этот момент с грохотом, словно от ударной волны взрыва, распахнулась дверь. В радиоузел ворвался Коробкин. Он щелкнул выключателем микрофона и крикнул Рублёву:
– Совсем рехнулся?
– Я тебя не п-понимаю, – спокойно ответил Колюня и встал, готовый к драке.
– Микрофон был включен! – на крике же объяснил ему Валерий, что произошло. – Все было слышно, о чем вы тут… беседовали…
– Во всей школе?! – помертвела от испуга Катя.
– Во всей школе… – подтвердил Валерий. Он смерил Колюню уничтожающим взглядом, взял Малышеву за руку и на выходе сказал: – Я сколько раз предупреждал: доведет тебя твой язык!..
Как только они ушли, Колюня запер дверь на ключ. Что делать дальше, он не знал. В радиоузел кто-то стучал, торкался – он не подавал голоса. Руки у него стали ледяными и дрожали, как у дряхлого старика. Хорошо, чтобы все это было кошмарным сном. Но это был не сон, и поправить это уже никак было нельзя…
Он изгрыз все ногти, думая, как выйти на улицу незамеченным. Что будет потом, это его не интересовало. Лишь бы сейчас пройти и никого не встретить. Потянулся к ключу, чтобы открыть дверь, как вдруг в нее кто-то постучал.
– Рублёв! – донесся с той стороны голос классной. – Ты здесь?… Да не молчи, горе ты мое! Ты здесь?…
Он стоял перед дверями
Он просидел взаперти почти до конца фестиваля. Наконец осмелился, приоткрыл дверь – на этаже не было ни души – и во весь опор побежал в раздевалку.
Его пальто на том крючке, где он повесил, не оказалось. Какие-то бездельники от души позабавились: перевесили всю одежду, сложили в одну кучу обувь. Час будешь искать свое – не найдешь… Колюня уже хотел было бежать домой без пальто, как вдруг услышал голоса Малышевой и Коробкина.
– Валерка, один сапог никак не могу найти…
– А я – свою куртку…
Понятно. Они ушли с фестиваля до того, как в раздевалке начнется столпотворение.
– Не этот твой?
– Фасон такой. Но у меня каблук сбит…
– Моей куртки не видно?
– Вот она… И рядом его пальто висит.
– Чье – его?
– Рублёва… А я думала, он сразу домой убежал.
– Еще о чем ты думала?
– Не злись. Мне жалко его до слез. Думаешь, ему не влетит за это?
– Не бойся… Вот твой сапог. Учтут, что он живет без родителей. И что его уже заявили на олимпиаду…
– Наталья рвет и мечет. О Рублёве слышать теперь не хочет и грозится уйти в другую школу…
– Классная и англичанка, я видел, уже проводят с ней работу… Встань, я застегну. И вот увидишь: ничего ему не будет. Он мне еще потреплет нервы!..
С яростью пропела застегиваемая молния сапога.
– Между прочим, ты ему тоже действуешь на нервы…
– Я тут при чем? Выбирала нас ты.
– А ты был его другом.
– И что теперь нам с тобой делать? Мучиться из-за него до одиннадцатого класса?
– Не спрашивай – не знаю… Он так напугал меня, когда открыл окно…
– Повезло нам… Ну, давай пореже попадаться ему на глаза вдвоем. Чтобы, как ты говоришь, не ранить его. Но вообще-то это будет глупо и нечестно с нашей стороны. Ты должна раз и навсегда сказать, что ему не на что надеяться. Пошли. И никакая это не жестокость, а, если хочешь знать, наоборот, доброта…
– Знаешь, Валерка, я бы обрадовалась, если бы моего отца куда-нибудь перевели. В школу иной раз не хочется идти.
Они ушли, а Колюня, уткнувшись лицом в чью-то холодную, на поролоне, куртку, еще долго стоял и не двигался…
На улицу он выскользнул никем не замеченный. Уже была тьма кромешная. Дома слились с ней, их огни нелепо повисли в черной пустоте. Дул ветер, сухой снег сек лицо. К Колюне подбежала бродячая собака, вопросительно задрала морду. Но когда он хотел погладить ее, шарахнулась и убежала. И Колюня побежал обратно в школу. Влетел на второй этаж, где находился кабинет директора.
В приемной за секретаря сидела девчонка, которая год назад окончила эту школу, никуда не поступила и теперь нарабатывала стаж.