Из жизни безногих ласточек
Шрифт:
Эх, почему я тогда была одна? Почему – такая тощая и никакая? Большая грудь, ловкий начес и маленький иностранец под мышкой – я могла бы встретить ее в городе эффектно. Броситься наперерез: знай! У меня все сложилось!
– Ты не хочешь в тренажерный зал? – мой женатый приятель тоже любит задавать вопросы. Вполне конкретные, не про карбюратор и специи. Он уже окончил курсы китайского и росписи выходного дня. И всерьез думал о вегетарианстве.
Я рассмеялась. Представила: жарко, кругом озверевшие лица, «Раммштайн» на всю громкость. А тренер время от времени убегает в соседнюю каморку
Приятель обиделся.
– Ну конечно, лучше заплывать жиром.
На нас обоих висела одежда, так что он тоже засмеялся.
– Да там нормально – я хожу по дорожке, слушаю музыку.
– Ты не поверишь, сколько я хожу пешком.
– И сколько же?
– С работы до дома. Почти каждый день.
– Ну, можешь руки покачать.
– Не хочешь на балконе покурить?
Мы курим, а они надрываются, стрижи. Я смотрю вниз, но там никого нет.
Мой приятель всем видом приглашает к беседе, но я не могу. Я думаю о наших коллегах, что качаются каждый день, но ни разу ни одной бабушке, навьюченной клунками, не предложили свой бицепс – хотя случай подворачивается каждый день. Каждый раз, когда они поднимаются из метро в толпе стариков и старух, что спешат на свои дачи. Я думаю о Вере, не пропускавшей ни одной женщины с тяжелой сумкой, и даже если они шарахались и не давались, спешила к следующей как заведенная, не предупреждая и не объясняя. Потом просто догоняла меня, и мы шли дальше. Или бежали – если была ночь или раннее утро, и мы прогуливали ее работу, и на двери «Улисса» висели замок и табличка «Технический перерыв», и надо было спешить, а ей хотелось объехать как можно больше Города.
А если был выходной, понедельник, гуляли уже по-человечески. Почти медленно, в тех местах, где я никогда не была и где не было ничего знакомого, и даже реклама была другая.
Приятель предлагает угостить меня антидепрессантами, я отказываюсь, и мы оба смеемся. На балкон выходит новая коллега, потупив глаза, с подружкой. Но мы уже закончили. А завтра я опять распущу волосы и буду мотать ими как всамделишная девушка. Так-то.
Сев за свой рабочий стол, я опять смеюсь. Да так, что приятель делает мне большие глаза. Думает, я что-то употребляю втихаря. А я просто вспомнила: Лени-то тоже в городе.
***
К вечеру я поняла, что никакая это не помеха и с этим как-то нужно жить. Опять ехать к маме было унизительно.
Насчет моей мамы Вера была права в одном: она из породы вечных женщин. Что-то такое мне зло нашептывала Эмма: мол, они всех переживают, потому что все свои переживания несут на транспарантах. Я Эмму не слушала особо, но когда Вера заявила, что я похожа на мать, не слишком обрадовалась.
– Как тебе повезло! У тебя же характер, как у матери!
– Так тебе же она не нравится!
– Так мне же совсем другое не нравится, это разные вещи.
Думаю, теперь я немного понимаю, что она имела в виду.
Мама могла быть бальзамом (если она была в духе). Она могла в одно слово сбросить твое настроение в пропасть. Она могла крушить всех вокруг, используя все средства выразительности, доступные
После того как Эмма сбежала из дома, таких «целебных» состояний стало больше. Может, из духа противоречия.
– Спанечка, золотце! – в лучших состояниях мама говорила, как любимый диджей на радио: доверительно, дружески, почти задушевно и очень далеко от всего личного. И хотя я ничего не могла ей сказать о Вере, только у мамы я смогла наконец представить, что скажу Вере при встрече.
Я не выдержала – и уже сижу у нее.
А сказать мне хотелось все и сразу. И особенно – что за эти пять лет у меня была куча, просто тьма коротких связей. Что я прошлась по ее «каталогу», как немец-комбайнер по созревшему полю, не пропустив ни одного колоска.
Но я так и не нашла куража завести их. А вчера распустила волосы и надела на работу майку с легким декольте. И столько раз туда заглянули коллеги обоих полов, что сегодня я в гольфе и похожу так какое-то время, хоть и жарко. Я даже улыбаться стала меньше. Мама твердит об этом часто, как о погоде:
– Спашечка, ты сегодня совсем кислая, зачем?
И по-прежнему просит объяснить необъяснимое.
Сегодня улыбка – это приглашение к себе домой, посмотреть фильм вдвоем. Вот что теперь улыбка. Но маме это трудно объяснить. В ответ на улыбку они смотрят, и так смотрят в холодильник, на старую еду, которую жалко выбросить и приходится есть. Потому что за новой лень идти.
Может, я могу рассказать маме про «каталог подходящих»?
КАТАЛОГ ПОДХОДЯЩИХ
Нежные в оливковых ветровках с длинными запястьями оттуда. Черные волосы.
Долговязые внучки с моложавыми бабушками под ручку.
Азиатки с глазами-рыбками, когда они косятся в сторону.
Пустые здоровые хохотушки.
Лысеющие красотки.
Йогини с короткими накачанными ногами и крепкими, железобетонными улыбками.
Пухлощекие, обожаемые подругами в соцсетях, с дразнящей дыркой между зубами.
Чеканные уши и мягкое лицо внутри.
Беременные: от таких будто заново рождаешься. И они так близки к конечной правде, что ни их не обманешь и сам не просчитаешься. Беда с ними одна: родив, они снова тонут в ерунде.
НЕПОДХОДЯЩИЕ
Мясистые, упрятанные в тесное, темное, беспрерывно засаливающие волосы руками с ногтями. Лак облуплен, волоски черные и много.
Жилистые с мозолистыми сердцами и поношенной плотью.
Дюймовочки с глазами убийцы и ранними морщинами.
Пострелята, короткие с головы до ног: стрижки, майки, шорты, ум.
Роковые с опущенными углами рта. Рот выдает с головой.
Выпускницы гуманитарных вузов, тем более аспирантки и выше.
И т. д. и т. п.
Она вручила мне этот список в апреле, уже вовсю востря лыжи из Города. С тем наигранным весельем, которое раньше отводила для посторонних и наскучивших.
– Держи!
– А что это? – я уже знаю, что значат эти «пункты», но хочу услышать ее объяснения.
– Так, набросала кое-что. Все равно же будешь подыскивать кого-то, так это вроде карты минного поля.