Из жизни одноглавого. Роман с попугаем
Шрифт:
Фима поблагодарил слушателей за внимание и сел.
Поднялся Вася Складочников.
— Говорить о поэзии трудно! — воскликнул он. — Но это не значит, что о ней нужно говорить одни только глупости!..
В целом его высказывание носило характер, принципиально отличный от речи предыдущего оратора.
Вася отметил композиционные завоевания поэта Бакланова, тем более значительные, что они стоят на базе свежего взгляда и душевной чуткости, и заявил, что, с одной стороны, их поддерживает богатство и даже роскошь образной системы, с другой — виртуозное использование рифмы (часто составной, а в некоторых случаях каламбурной). Не желая показаться голословным, оппонент привел многочисленные примеры как первого,
Не обошлось, конечно, и без капли дегтя. Ею стало исследование стихотворения, посвященного клинической смерти. Подробно разобрав вещицу, оппонент заключил, что свойственная автору мастеровитость достойна не только одобрения, но и самых горячих похвал. Однако, при всей формальной виртуозности, стишок все же грешит неточностями и даже откровенным враньем, о чем он вправе судить как человек, которого в свое время клиническая смерть тоже не обошла стороной.
Последовавшие далее высказывания простых семинаристов обнаружили, что аудитория разделилась примерно поровну. Все ораторы, с большим или меньшим вниманием пройдясь по творчеству автора, обращали затем внимание на стихотворение о клинической смерти. Но одни полагали сей труд главным завоеванием поэта и не находили похвал, достойных его правдивости, поскольку на собственном опыте знали, что при клинической смерти все происходит именно так. Другие же, во всем второстепенном зачастую не расходясь с первыми, гневно осуждали стихотворение как образец безответственной фальши: увы, их личный опыт показывал, что во время клинической смерти все происходит совершенно иначе.
Сел последний выступавший.
Петя вопросительно посмотрел на Милосадова.
— Гм, — произнес Милосадов. — Что ж. Мы выслушали чрезвычайно интересные выступления. Так сказать, весь спектр. Ораторы верно отметили несомненные достоинства, в полной мере присущие творчеству поэта Бакланова. С другой стороны, многие из них справедливо указали на очевидные недостатки, пока еще свойственные отдельным его произведениям. Подводя черту, нужно сказать, что все мы уверены в том, что поэт Бакланов находится в начале своего пути и сумеет указанные недостатки побороть… Вот в таком, собственно говоря, разрезе.
— Виктор Сергеевич, а про последнее стихотворение вы что думаете? — спросил Петя.
— Про последнее? Ну, знаете… Я смотрю, оно вызвало в среде семинаристов прямо-таки раскол. Но советовал бы воздержаться от скоропалительных выводов. Лично я переживал клиническую смерть дважды: в первый раз все выглядело именно так, как описывает автор, а во второй — совершенно иначе.
Повисло молчание. Мне оно показалось несколько испуганным.
— Имеет ли поэт Бакланов что-либо сказать высокому суду? — едва не прыснув, торжественно спросил Серебров.
— Да что я, — снова сгорбился Бакланов, уперевшись руками в спинку впереди стоящего стула. — Спасибо, что ж… о себе мне говорить бестолку… Змеи весной — они у-у-у!.. Постараюсь, ага, чего там.
В этот момент новичок, сидевший за Серебровым, наклонился к нему и дрожаще просвистел в ухо:
— Скажите пожалуйста, здесь все, что ли, после клинической смерти?
Петя обернулся.
— А! — сказал он вместо ответа. — Виктор Сергеевич, у нас тут, между прочим, новенький.
— И что? — недоуменно спросил Милосадов.
— Ну как что… обычно мы просим почитать, а потом голосуем — принять в семинар или не принимать.
Верно, именно так все и происходило. Только я не упомню, чтобы кого-нибудь не принимали: всегда находился маломальский повод кинуть одинокому человеку
— Представьтесь, пожалуйста, — попросил Милосадов.
— Викентий Карацупа, студент Литературного института, — сообщил новичок, несколько свысока оглядывая притихших семинаристов. — Четвертый курс, скоро на диплом.
— Карацупа? — переспросил Милосадов, как будто что-то припоминая.
— Это, короче, псевдоним. Я, короче, тему собак широко поднимаю, — сказал Карацупа. — Про собак пишу. И про их, короче, пограничников. То есть, короче, наоборот… ну неважно. Вот и выбрал по тематике. А что, короче, плохо?
— Отчего же? — Милосадов пожал плечами. — Наоборот. Очень даже. И коротко. И патриотическое воспитание молодежи… Что ж, короче, почитайте что-нибудь.
Действительно, про собак оказалось много. Так много, что пограничники, тоже имевшие место, совершенно терялись на их фоне. «Ты смотришь умными глазами, // Ты лапу дружбы подаешь! — рубил Карацупа. — Пойдем с тобой за чудесами, // По жизни братство не пропьешь!» Потом было еще что-то про теплую будку (рифмовалась, надо сказать, неплохо: побудку) и верность присяге. Заговаривая о задушевном, автор переходил с калечного хорея прямиком на шамкающий выбитыми стопами амфибрахий. Я отключился. Вспомнилось, как вел заседания Калабаров. Память у него была удивительная. Он мог позволить себе воистину океанические блуждания по пространствам метрической речи, увлекая семинаристов в иные области: в области точного и звонкого высказывания. Кстати о собаках: как-то раз прочел есенинское «Собаке Качалова». Семинар замер, осмысляя услышанное, потом кто-то вздохнул: «Надо же: такое — о собаке написать!..»
— И последнее, — сказал наконец Викентий Карацупа. — Это не о собаках. Это, короче, лирическое. Вы поймете.
Стихотворение выдалось недлинное — строф пятнадцать. Последнюю я запомнил.
Выйду на гору –
Ширь, высота.
Верен простору,
Зрею места!..
Поэт замолчал.
— Слезы наворачиваются, — хрипло сказал Милосадов. — Садитесь, Карацупа. Вы приняты.
***
Под самый конец в зальчик заглянула Катя Зонтикова.
— Ой! — сказала она жеманно. — Виктор Сергеевич, я уж обыскалась. Вы закончили? А то там по городскому требуют. Сказали, из приемной Разбельдыева…
— Елки-палки! — воскликнул Милосадов, вскакивая. У дверей он все же запнулся, чтобы шепнуть Светлане Полевых: — Подождите меня, пожалуйста.
Я еще покрутил головой, кое на что с любопытством обратив внимание, а затем пырхнул в сторону кабинета.
Что же я увидел?
Вместо того чтобы, как обычно, вольготно и по-хозяйски развалиться в собственном кресле, Милосадов почему-то стоял по стойке «смирно» сбоку от стола. Левую руку он вытянул и прижал к бедру, правую вскинул и согнул в локте, как будто отдавая честь. Но на самом деле напряженная ладонь не к виску топырилась знаком воинского салюта, а держала телефонную трубку.
— Есть, товарищ генерал! — твердо, как молотком по железу, говорил Милосадов. — Так точно!
До меня доносились начальственные звуки рокочущего в мембране голоса.
— Ко времени «Ч» все будет готово, товарищ генерал, — отвечал Милосадов, вытягиваясь пуще. — Слушаюсь!.. В настоящее время завершается проработка вопроса о капремонте с последующей переменой назначения строительства!.. Так точно, всем заинтересованным лицам определена их заинтересованность. В реальном выражении это… Есть молчать, товарищ генерал!.. Есть держать в курсе, товарищ генерал!..