Из жизни полковника Дубровина

Шахмагонов Федор Федорович

– Значит, но чистой скрылся?

– По чистой!

– Зачем тебе деньги потребовались?

– Деньги завсегда нужны!

– Это верно!.. Напугал ты доктора! Он тоже считал тебя покойником!

– Ему я не докладывался!

– В пятьдесят втором году у вас была назначена контрольная встреча... Забыл?

– Никак нет! Шестого мая... В Москве... У входа в Большой театр... В два часа! Я к тому часу уже покойником числился!

– Он навел справки... Ему указали, что

умер... Все правильно! Чего же вдруг ожил?

– Как-то журнал на станции купил... Селедку завернуть. Гляжу-не верю! Он! Его лик! Я! Я... как червь в землю уполз, в темень задвинулся, стушевался, а он на виду, в богатстве, барином! В журнал пописывает!

Такая на него злость взяла! Ну? Ваши что тогда говорили? Все! Конец России! Ты наш человек! Ты ни о чем нe думай! Мы господа, а ты наш верный слуга. В обиду не дадим! А Расеюшка-то жива! Жива! К чему я пришел? Чего мне ждать? Ждать, когда постучатся в дверь?

Дочь родилась... А ну как станет все известно об отце?

Как ей жить? И что я мог? Гроши получал... Попросил его поделиться!

– А если бы не поделился?

– Поделился!

– А если бы не поделился?

– Нажалился, что я ему пригрозил?

– Ты пригрозил в КГБ обратиться... У тебя, что же, там друзья завелись?

– Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь.

– Почему ушел из деревни?

– На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал...

– И так, и этак, Шкаликов, получается, что ты не от КГБ бегал, а от нас прятался?

Сальге налил еще по полстакана водки.

– Прятался!
– признал Шкаликов.

Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.

– Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Тут только голову высуни, отсекут, как не было!

– Испугался?

– А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!

– По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров... Куда их девали? А?

– То дело, куда их девали, не на моей совести...

Я говорил правду и только правду...

– Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли...

– Не суй, ты не суй мне таких картинок! Сам знаю - жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты...

– Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен... А ты спрятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?

– Убивать пришел? За Раскольцева?

– Оставь Раскольцева! Что нам до него! Работать будешь?

–

А если не буду?

– Тогда плохо, Шкаликов!

– Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченая, дочушку свою не отдам на позор!

Шкаликов кинул руку к горлышку бутылки, но Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда...

Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда...

Повествование вынудило меня забежать вперед. Не по ходу и не по хронологии развивающихся событии. Об этом разговоре в купе и о том, как был убит Шкаликов, мы узнали значительно позже.

Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.

Мы спешили, опасаясь за Шкаликова.

Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на "Волге", что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и...

– Торопись, торопись, Миша!
– говорил я шоферу.
– Мы должны успеть!

Машина свернула с асфальта, впереди засверкали огни железнодорожной станции.

Мы немного не успевали.

Прорезал тьму прожектор поезда.

Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.

Авдюшин открыл дверцу.

– Куда?
– спросил я его.

– Открыть шлагбаум.

– Не надо! Мы пойдем пешком...

Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.

– Я побегу, - предложил Василий.

– Беги!

Он побежал, посвечивая перед собой карманным фонариком.

В ту ночь на станции Проня дежурил старшина милиции Артюхин. Он получил указание от дежурного по областному управлению снять с поезда Притыкова и ждать пашу опергруппу.

Поезд еще двигался вдоль платформы, а старшина уже стоял на том месте, где должен был остановиться шестой вагон. Поезд остановился. Открылся тамбур, поднялась площадка, из вагона высунулась с фонарем проводница.

– Притыков в вагоне?
– спросил старшина.

– Куда ему деться! В купе с пассажиром пьянствует...

Артюхин оправил гимнастерку и вошел в вагон.

– Какое купе?

– Четвертое, - ответила проводница.

Артюхин подошел к двери и постучался. Не отозвались. Он открыл купе... Пусто! На полу разбитая бутылка из-под водки, стакан. Другой стакан на столике. На столике ломтики колбасы и раздавленное яйцо, словно кто наступил на него ногой.

Старшина позвал проводницу.

– Где они?