Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
Он протянул руку и взял меня за запястье послушать пульс. Может быть, именно так ему было легче начинать разговор, ради которого он попросился сюда, в это здание. Профессиональный навык помог ему войти в ритм встречи.
Но я не стал развивать разговора о болезни, я не считал нужным помогать ему. Он сам должен был переступить тот психологический барьер, который, мне виделось, встал перед ним.
Но я ошибся на этот раз. Он пришел к нам не с повинной!
— Решил я, — начал он несколько патетически, —
У меня какие же мемуары! Но рассказать как врач, как человек гуманной профессии о страшном прошлом, о том, что такое фашизм, как изничтожал он личность, мне думается, я сумел бы небезынтересно для нашей молодежи...
Я не поднимал глаз... Опасался, что выдам себя. Лицемерие его меня не сразило, я знал, что это противник из сильных. Я боялся, что выдам свое торжество... Игра пошла. И он пришел меня проверить, проверить, почему я у него оказался на приеме, проверить, конечно, чем я занимаюсь здесь, выяснить, что мы знаем о Шкаликове.
Я ждал этого вопроса с минуты на минуту. Я даже ускорил его,
— Чем мы можем быть вам полезны, доктор? Все, что в моих силах, я готов сделать...
— Времени прошло много, — неторопливо продолжал Раскольцев. — Память — инструмент не всегда надежный... Кое-что надо мне перепроверить... Трудно найти теперь тех, с кем пришлось сталкиваться там, в лагерях...
Иные умерли, иных не могу найти...
В знак согласия я кивнул головой.
— Трудновато... Согласен! Война раскидала людей.
И после войны прошло сколько времени... Но, может быть, поищем вместе с вами... Кого вам хотелось бы найти?
— Был у меня там товарищ... Вместе с ним бежали...
Он был организаторм побега... Его находчивости я обязан жизнью! Простой человек, рядовой солдат...
— А вы разве не были рядовым? — спросил я негромко и как бы даже удивившись. Только на секунду я посветил в бездну, которая разверзлась перед Раскольцевым. Вопрос этот может показаться простым только по первому ходу. Я зацепился за его слова "рядовой солдат". Внешне на этом все и заканчивалось. Начинал войну в рядах Красной Армии Раскольцев тоже рядовым..
В карательном легионе он значился по нашим материалам офицером.
Я не спросил "вы были или не были рядовым", вопрос исходил от открытого подтекста, я как бы удивлялся, что он зачисляет себя не в рядовые...
Боюсь, что Раскольцев не уловил столь сложного подтекста, это, конечно, хорошо, что не уловил, это была еще одна проверка его настороженности. Мне было важно теперь использовать этот его визит с наибольшей для себя пользой. Я не обольщался... Если мы вступали в игру и игра принималась, то с Раскольцевым вот этак, с глазу на глаз, мне беседовать придется теперь не скоро. Он ответил:
— Я был тоже рядовым... Но разница между нами была...
И оба мы попали в плен... По каким лагерям и где он скитался все годы — я не знаю... Мы встретились с ним буквально в последние дни войны... В лагере под Познанью... На польской земле... Шкаликов его фамилия, Сергей Николаевич... И все! Больше я о нем ничего не знаю! В адресном бюро не справишься. Год его рождения мне неизвестен. Место рождения неизвестно...
— И лагерь немецкий, вы говорите, был для него транзитным?
— Привезли его откуда-то...
— Маловато, Алексей Алексеевич! Посудите сами!
Никакой пока зацепки вы мне не дали, чтобы его можно было найти...
— Было нас четверо... Одного я встречал после войны... Он умер... Некто Голубев... На улице его как-то встретил... Он бочком, бочком и в сторону... Но потом я справлялся... Он умер...
— Кто же четвертый? — спросил я.
— И имя и фамилию четвертого запамятовал... А может быть, даже и никогда не знал... В последние дни все в лагерях смешалось...
Не нарочно ли так ограничил круг своих сведении Раскольцев, чтобы выведать, не раскроюсь ли я, развивая его поиски? Все могло быть...
— Маловато, Алексей Алексеевич! — заключил я. — Могу дать вам совет... Вам известен адрес этого... Голубева?
— Был адрес... Когда мы встретились на улице в сорок седьмом году, он мне дал его... Несколько лет спустя я его попробовал найти... Не только дома, но и улицы не оказалось на месте. Старое все снесли, новое построили... Тогда мне в райисполкоме и в милиции помогли...
Сообщили, что Голубев умер... Один умер... Семьи у него не было... Может, кто-то и был близкий, где же теперь найдешь?
Я развел руками, открыл стол и достал из ящика стола трубку.
— Стоп! — воскликнул Раскольцев. — Трубку долой! Нельзя!
— Трудно сразу, доктор!
— Потом будет легче!
— Мало вы мне дали для поисков... Не знаю, что вам и посоветовать!
— Нас, когда пришли части Красной Армии, допрашивали в особом отделе!
Я встрепенулся, изобразил живейший интерес на лице.
— Какое подразделение, часть, дивизия или полк вас освободили? Что-нибудь запомнили?
— Из истории знаю, что Познань освобождала восьмая гвардейская армия... Запомнил я и дивизию... Допрашивал нас офицер из особого отдела тридцать девятой гвардейской дивизии... Фамилии его не знаю... Не назвался...
Я записал на листке номер армии и дивизии... Фамилию Шкаликова.
— Это уже кое-что, Алексей Алексеевич! Но поручиться вам, что остались протоколы допроса, не могу...
Могли и не остаться... Много тогда людей возвращалось из плена... Еще что-нибудь есть?