Избранная проза
Шрифт:
Я чуть ли не единственный представитель «интеллигенции» в нашей роте. Здесь все больше крестьяне, и они смотрят на меня участливо и с удивлением.
— Что же ты студентик, не устроился где поспокойней?
— А зачем мне устраиваться? Если все начнут устраиваться, что тогда будет?
— Так-то оно так, а все же каждому эта проклятущая жизнь дорога…
Впрочем, есть у нас и еще «интеллигент»: студент Лазар Ливадийский, веселый парень, который позволял себе вступать в пререкания с фельдфебелем Запряном, за что все солдаты любят Лазара.
На
Солнце уже высоко, голые скалистые холмы накалились, становится душно. Ни единого деревца. Скалы и песок, песок и скалы.
Потянулась монотонная жизнь передовой.
Между прочим — сенсация: прибыл хлеб! И мы тотчас почувствовали, как изголодались.
Бай Стоян и бай Марин сидят на корточках и молчат. Весть о хлебе лишила их сил. Все вокруг радуются, словно у них ребенок родился. Хлеб! Это похоже на сказку. Людей даже наяву стали мучить галлюцинации: жаркое из барашка, богатые яства.
Каждый получил свой паек — полбуханки ржаного пополам с кукурузой хлеба, черствого, крошащегося, заплесневелого по краям. Но что в сравнении с ним пасхальный кулич или кекс английских лордов!
Бай Марин глазам своим поверить не может — держит перед собой хлеб, разглядывает то с одной, то с другой стороны, наконец подносит к губам и целует… Перекрестившись, принимается есть, боясь уронить на землю хотя бы крошку. После стольких дней голода черствый хлеб кажется нам невиданной роскошью.
— Э-э-эх! — вздыхает молодой солдат. — Довелось нам и это чудо увидеть.
— Какое?
— Да хлеб.
— У тебя наверняка и сардины в ранце имеются.
— Нет, черная икра.
— А с меня и бараньей ножки хватит.
— Эх, ребята, а ведь есть люди, которые сейчас сидят и кушают на обед майонез, пьют шампанское!
Это сказал Лазар Ливадийский; время обеда, правда, уже прошло, но ведь аристократы обедают позже, чем простые смертные.
Мало кто знает, что такое майонез, но о шампанском каждый слыхал, и мираж изысканных кушаний встает перед солдатами.
Только оба героя Чаталджи — бай Марин и бай Стоян — остаются невозмутимыми; отрезая ножиком кусочки хлеба, они благоговейно подносят их ко рту.
Время течет медленно, ползет, как черепаха, оторванное от жизни, от земли, обессмысленное и опозоренное.
На соседнем участке и дальше, на голых утесах Голака, время от времени закипает частая и горячая перестрелка.
Мы вскакиваем, чтобы дать дорогу ротному командиру. Он редко появляется среди нас, благодаря чему его окружает ореол таинственности. В немалой степени способствует тому и фельдфебель Запрян, который никогда не упускает случая заявить нам на привале:
— Командир роты недоволен вами. Говорю это, чтобы вы знали. Ведь за все достается мне. Порядка нет, дисциплины никакой! Распустились, как не знаю кто! Кто вы есть — болгарские солдаты или сброд какой-нибудь?
Вправду ли ротный был недоволен нами, мы не
Ротный хмур и мрачен. У него, конечно, свои заботы. Атака отбита, но откуда знать, что замышляет противник? И потому лучше осмотреть позиции, проверить солдат.
Он останавливается около бай Стояна: ему импонирует его бледное, продолговатое лицо христианского великомученика. Ротный знает солдата по многим сражениям — пока что пули щадили его, авось останется жив и невредим и на этот раз…
— Как там, не поговаривают о конце, господин капитан? — несмело, робко спрашивает бай Стоян, почтительно вытянувшись по уставу.
— Скоро, скоро… Дайте только закрепиться здесь как следует.
— Эти черти так просто не утихомирятся, — добавляет бай Стоян, имея в виду сербов. — Не надо было нападать на них [17] , господин капитан. Все об этом меж собой толкуют.
17
Спровоцированная империалистическими державами Вторая Балканская война началась 29 июня 1913 г. нападением болгарских войск на сербов — союзников Болгарии в войне против Турции.
— Не знаю, не знаю, — пожимает плечами ротный.
— Напали на людей врасплох, — разве это дело?
Слух о близком «конце», о том, что сам ротный подал такую надежду, молнией пронесся по окопам. Но возможно ли это? Нет, если судить по настойчивости неприятельских атак, то ни конца, ни краю этому не видно.
Ротный трогается дальше, затем вдруг останавливается и спрашивает:
— Не здесь ли утром случился обвал?
— Здесь, господин капитан, — отвечает унтер Илия, следующий за ним в нескольких шагах.
— Жертв не было?
— Так точно, не было.
Смотрю на обвалившуюся землю и содрогаюсь при мысли, что в какую-нибудь секунду я мог быть раздавлен ею в лепешку.
Всего за какую-нибудь секунду.
Но секунда эта была длинной, как вечность.
Одновременно с радостным известием о близком мире с другого конца позиции пришла дурная, страшная весть: двух солдат отправили в тыл — у них холера.
Только этого не хватало: чтобы болезнь расползлась и начала косить людей.
— Откуда взялась эта проклятая хворь? — строят догадки бай Марин и бай Стоян.
Для них холера — это сама смерть, болезнь, от которой нет спасения.
— Уже восьмерых из нашей роты унесла, — замечает кто-то.
— Какие у нее признаки?
— Посинение, братец, человек весь синеет и памяти лишается.
Каждый из нас невольно осматривает свои руки — у всех они синие от худобы.
Людьми овладевает страх — пусть уж лучше неприятель начнет стрельбу: между двумя опасностями обретается равновесие, наступает безразличие.