Избранная проза
Шрифт:
Я смотрю на бабку Мерджанку с благодарностью. Она всегда так добра и так справедлива!
— Ну, довольно, сынок! — успокаивает мать братишку.
Он не дает ей поговорить, и она спешит его выпроводить.
С ласковой улыбкой на худощавом морщинистом лице бабка Мерджанка семенит к ведру, висящему на дворе, достает из него початок вареной кукурузы и угощает Владо. Потом вынимает другой початок для меня… Я отказываюсь — так меня учила мать.
— Когда тебе дает бабка Мерджанка — бери… В другой раз чтоб я не слышала отказа.
Мать взглядом разрешает, и я беру початок.
— Вот
Она смотрит на меня поверх очков, и ее худощавое лицо освещается сердечной улыбкой. Я рассказываю, как все было на самом деле…
Вчера вечером я нашел у забора трех маленьких щеглят, выпавших из гнезда. Они едва умели летать.
Хорошо, что у нас во дворе нет кошки, не то бы она неплохо полакомилась. Я поднял их с земли, отнес на террасу и покрыл соломенной шляпой, которую отец мне привез из города. И как это Владо углядел? Он следит за мной, как шпион, и от него никуда не спрячешься. Кто ему позволил выпустить птенчиков?
Бабка Мерджанка внимательно меня слушает и потом, похлопывая по плечу, говорит:
— Ничего, сынок, ничего. Он еще глупый. Не понимает. А ты руку на брата не поднимай. Грех это! — И она ласково улыбается.
На широком дворе бабки. Мерджанки — огромное ореховое дерево с густой тенью. Посредине двора дымится очаг. Над ним на цепи, прикрепленной к ветке дерева, висит медное ведро.
В глубине сарай деда Ботё Мерджана. Он тележник — делает спицы для колес, занозы для ярма, ободья — целый день с теслом. К нему часто заходят крестьяне, долго беседуют.
На этот раз из его мастерской доносится много голосов. Голоса почему-то веселые, восторженные. Это не обычный разговор о тележном ремесле. То и дело слышны возгласы:
— Вот это славно!
— Новая жизнь!
— На много лет!
— Долой тирана!
Из сарая вышли три человека и направились к нам. Впереди крестьянин с красным загорелым лицом, в бараньей шапке, заломленной на затылок, за ухом цветок. В руке баклага.
— Это кто, сваты, что ли?.. — озорно пошутила бабка Мерджанка, удивленная неожиданным явлением. — В нашей семье невест нету!
Один из двоих шедших позади был Спас Гинев, отец Тошо. За ними ковылял дед Ботё.
Человек с баклагой, очевидно уже достаточно выпивший, мурлыкал сквозь зубы:
Русский царь на белом свете Самый главный из царей. Люди русские нам братья, С ними мы одних кровей!Потом, сдвинув шапку еще больше на затылок, он восторженно крикнул:
— Ура, бабушка Мерджанка! Дождались! Пала тирания!
Бабка Мерджанка, улыбаясь, смотрела через очки и недоумевала, что все это значит.
— Пал тиран, пал Стамболов! — закончил человек с баклагой.
Бабка Мерджанка даже отступила — на один шаг:
— Боже! Йонко, что ты говоришь? Неужели пал?
— Свершилось! Пал! Пейте, чтобы жить много лет! — Он протянул баклагу. — Начинается новая жизнь! Да! — И растроганно закончил:
ЛюдиВыпили бабка Мерджанка с моей матерью, выпил я, выпил и Владо.
Новость была такой необыкновенной, что ей даже не верилось. Стамболов! Этот «буюк адам» — великий человек! Мне было неясно, откуда он упал — с коня или с лестницы, — но я понимал, что он уже не великий человек и не может приказать погромщикам и жандармам бить палками мирных граждан. А моему отцу теперь уже не придется прятать русские книги на чердаке, чтобы их не увидал инспектор и опять не сказал: «Ага, вы, значит, еще интересуетесь, еще храните эту нигилистическую литературу…»
На мгновение передо мной возник образ высокого упитанного мужчины с желтым лицом и висячими татарскими усами, с орденом на голубой ленте. А рядом с ним — тонкий и высокий офицер, в белых перчатках, с мешочками под глазами, говорящий с иностранным акцентом. Это было там, на выставке в Пловдиве, в «пещере Калипсо». «Один пал, а другой? Где он?» — мелькнуло у меня в голове.
— Правда, значит! — все еще не могла поверить бабка Мерджанка.
Спас Гинев подтвердил новость. Вчера ее из города принес поп Герасим, но так как староста не имел об этом сведений, он решил, что поп бунтует народ, и арестовал его. Теперь староста скрылся, и несчастного попа некому освободить. Сегодня перед вечером состоится митинг у правления общины.
— Для этого мы и обходим дома, — сказал Йонко, — чтобы все шли на митинг. Будьте здоровы! На много лет!
И он опять поднял баклагу.
— А ты, дедушка Ботё, надень ополченский мундир, — засмеялся Спас Гинев. — Непременно!
Все еще злясь на Владо, я пошел в сад. У меня на уме была одна оставшаяся на дереве запоздалая груша петровка, янтарно-желтая, которую я даже видел во сне. И теперь из опасения, как бы ее не поклевали птицы, я решил эту грушу сорвать.
После ночной сырости на листьях блестела роса, и мне на голову и на рубашку падали крупные, пронизанные солнцем, синие и розовые капли. Испуганная неожиданным шумом, вспорхнула птица и стрелой взмыла вверх.
Вот и груша… Тут я был ошеломлен. Забравшись на второй сук, я увидел, как Владо протягивает руку, чтобы сорвать желтый вкусный плод. И когда он только успел залезть!
— Что ты делаешь? Слезай скорее! — Я весь пылал от ярости.
Он испуганно посмотрел на меня, через силу улыбнулся и показал мне спелую грушу. Разве он не имел на нее такого же права, как я?
— Слезай! — повторил я, разозленный тем, что малыш меня опередил. — Слезай, а то изобью!
Чтобы его испугать, я стал раскачивать дерево. Он заплакал, но продолжал тянуться к груше. Я снова изо всех сил затряс ствол. Владко вдруг потерял равновесие и полетел вниз. На миг задержавшись на первом суку, он перевернулся и рухнул на землю.
Из носа у него сразу хлынула кровь. Мгновение он лежал неподвижно. Меня охватил страх. Но затем тотчас же он испустил такой громкий и душераздирающий крик, что я не заметил, как очутился на улице.