Избранная проза
Шрифт:
Беспорядочные выстрелы раздавались то в одном, то в другом конце села. Как будто каждый стрелял у своего дома.
Кто эти «негодяи», о которых говорил отец?
Он быстро вернулся и вошел в свою комнату.
Стрельба затихла и скоро прекратилась совсем. В моем воображении мелькали образы убитых людей. Я вспомнил берданку дяди Марина и его слова: «Пускай приходят…»
Мои мысли приняли другое направление, и я заснул.
Разбудил меня громкий стук в дверь. Я вскочил и побежал к отцу.
— Что там
На дворе перед террасой стояли несколько человек с ружьями и среди них дядя Йонко, который вчера ходил с баклагой.
На пороге показался закутанный в одеяло отец и шутливо спросил Йонко:
— Что случилось, друг? Зачем это оружие?
Черные, как угли, глаза Йонко расширились, и он с усмешкой сказал:
— Ты извини за беспокойство, учитель… Мы ищем Марина Колева… Есть приказ арестовать его…
— Да ну? За что?
— Ночью, знаешь, его люди стреляли, ранили одного нашего парня. Был большой шум.
— Пусть так, но я-то какое имею отношение… — закашлял отец и сбросил с плеч одеяло.
— Дома его нет. Скрылся старый волк.
— Да! Человек опытный… — засмеялся отец.
— Ведь этот дом его? — спросил Йонко. — Мы рассудили, не здесь ли он спрятался.
— Ну, что ты говоришь… Ничего подобного, — сказал отец. — Можете проверить.
— Ты извини… — повторил дядя Йонко. — Понимаешь, для очистки совести. Эти бандиты с властью легко не расстаются. В Избеглии убиты два человека. В Конуше тоже…
Они обошли дом, заглянули в пустые комнаты, в чулан.
— Вот так, учитель, — промолвил дядя Йонко, выходя во двор, — пока над нами властвует немецкий князь, мира у нас не будет. Ведь он только о своей неметчине и думает.
Шестая глава
Трое убитых, семь раненых
Сентябрь во Фракии самый жаркий месяц.
В тот памятный день восходящее солнце сразу показало всю свою могучую силу. Оно словно вылезло из огромной печи и залило красной лавой поля, дороги, гумна, бахчи.
Я и Черныш спускались с Харманбаира. Для кирпичной мастерской не хватало воды, и работа остановилась. Засуха! Сушица и та пересохла, ее может теперь перейти вброд ребенок. Все родники и ручьи при последнем издыхании, по рисовым полям скачут лягушки, преследуемые аистами и цаплями. Только в самых глубоких колодцах еще держится свежая студеная вода.
Люди молчаливы, двигаются медленно, устало. Засуха их измучила, тяжелый полевой труд изнурителен. Потные пропыленные лица загорели до черноты.
Воздух насыщен серым пеплом, который трепещет в жарких лучах солнца. Все поле потонуло в дымке серебристой пыли, летящей с тысяч фракийских гумен. Далеко на юге сквозь марево едва просвечивают силуэты Родопских гор.
По дороге нас догнал отец Тодора, рослый, в
— Милко, лезь в телегу, — весело сказал Тошин отец. — Что ты будешь мучиться, до дому путь неблизкий. — И он показал остеном на снопы.
Нет. У нас с Чернышом другая цель. Сегодня кирпичная мастерская не работает.
«Можете идти! — сказал хозяин дядя Киряк и растянулся под редкой тенью единственной груши. — Надеюсь, завтра нам повезет».
Да, у нас есть цель. Мы пойдем купаться на Марицу. До Марицы далеко, два часа ходу, но что из того. С Чернышом можно идти хоть на край света. Он все знает! Одно лето он работал в городе и узнал такие вещи, которые мне даже не снились. Узнал, например, что все греки будут выселены из города, потому что они против болгар, что есть лампы, которые зажигаются издали и светят, как солнце… Черныш был теперь уже другой, совсем не тот сопляк, которого учитель драл за уши.
Телега Тошина отца уже исчезла вдали, когда на шоссе со стороны города появилась туча пыли. Шлепая босиком по густой пыли, мы оборачиваемся и дивимся: что это будет? Туча катится по шоссе, и по мере приближения ее к нам в ней проступают фигуры всадников.
Через секунду мимо нас легкой рысью промчался кавалерийский эскадрон. Впереди ехал рослый офицер в белом запыленном кителе и блестящих сапогах, опоясанный длинной саблей, которая позвякивала о седло. В его лице было нечто такое свирепое и разбойничье, что, хотя он быстро проехал мимо нас, этого человека с висячими усами и острым синеватым носом трудно было не запомнить.
Позади него ехал другой офицер, помоложе, скуластый, в фуражке, сдвинутой на затылок. Он то и дело оглядывался на солдат.
Солдаты сидели на конях чинно и мирно, покачиваясь в такт конской поступи, и смотрели на голое пыльное поле с невысокой высохшей кукурузой, на поваленные плетни, на высокие тополя в отдалении, лещины и вербы…
От солдат шел запах пота, кожи и сапожной ваксы. Солнце жгло их немилосердно. Одежда у них была из самой простой парусины, фуражки от пота потеряли форму, сапоги сильно поношены.
Значит, наши, болгарские солдаты… Молодые красивые парни. Солнце жгло их нещадно, от пыльного воздуха першило в горле, а они вглядывались сквозь дымку мглы вперед, в даль…
Я схватил Черныша за рукав и провожал каждый ряд конников широко раскрытыми глазами. Все это было так необыкновенно!
Сзади шагали кони, навьюченные какими-то железными машинами с длинными стволами. Тут солдаты шли пешком, и им было, как мне показалось, гораздо тяжелее. Усталые, они безропотно, опустив головы, шли за лошадьми, тащившимися в хвосте колонны.