Избранницы
Шрифт:
Сестра Барбара и ксендз-катехета спустились с крыльца и начали медленно прохаживаться под окнами трапезной. Ксендз жестикулировал, Эмилька, держась за рясу, радостно покрикивала, а сестра Барбара поддакивала выводам, которые делал ксендз.
Матушка-настоятельница с минуту наблюдала за ними, потом попятилась и хлопнула дверью.
— Видишь, уже начинается, — буркнула Зоська.
Янка презрительно надула губы:
— В том монастыре она, наверное, то же самое делала. Потому ее и выгнали.
В это время ксендз откланялся, и сестра Барбара поднялась с Эмилькой на крыльцо.
Зоська
— Вы промочили себе сапожки! Я принесу вам ночные туфли!
Монахиня удивленно поглядела на Зоську, отстранила ее рукой и без слов пошла вперед.
Зоська, заметив ироническую усмешку на лице Янки, взорвалась:
— Ну и обезьяна самоуверенная! Ладно, мы ей еще утрем нос!
Возбужденные, галдящие девчата плотным кольцом окружили буфет. Матушка и сестра Алоиза, с красными пятнами на встревоженных и гневных лицах, пытались утихомирить волнующуюся толпу воспитанниц.
На темной, порыжевшей от старости стенке буфета виднелось большое сердце, нарисованное мелом, а в нем — инициалы: «с. Б. и кс. катехета». Чуть выше можно было рассмотреть двух целующихся голубков.
— Прошу признаться, кто из вас это сделал, — еще раз напомнила сестра Алоиза повышенным тоном.
Никто не признавался. Девочки, стоявшие в задних шеренгах, старались пробраться вперед, чтобы своими глазами увидеть нескромный рисунок. Воспитанницы визжали, истерически смеялись, заламывали руки. Голоса обеих монахинь тонули в сплошном шуме.
Из белошвейной мастерской вышла сестра Зенона. Владка схватила ее за рукав:
— Вы только взгляните…
Конверская сестра взглянула, пожала плечами, протиснулась ближе к буфету и рукавом рясы стерла рисунок с буфетной стенки.
— Паскуды! Распоясались, тьфу!
И, вся красная от негодования, она покинула трапезную. Матушка-настоятельница и сестра Алоиза торопливо вышли вслед за нею.
На следующий день нарисованное мелом сердце, пронзенное стрелой, а в нем — инициалы сестры Барбары и патрона «Евхаристичной Круцьяты» — ксендза-катехеты появились на входных дверях детского сада…
Таким образом, гадкий замысел — внушить сиротам мысль о любви, якобы возникшей между сестрой Барбарой и вероучителем, — полностью удался. Начался самый унизительный период в нашей приютской жизни. Девчата превратились в хохочущую, бездумную ораву, глупеющую от беспрерывного повторения одной и той же околесицы. Взбодренная этим неожиданным успехом, таинственная «художница» становилась все более наглой. Измалеванные ее рукою сердца появлялись на стенах коридора, забирались в белошвейную мастерскую, подкрадывались к самой двери в келью монахини. Воспитанницы, ложась спать или поднимаясь утром с постели, заключали пари, где сегодня увидят они очередной постыдный рисунок.
За каждым жестом ксендза-катехеты, разговаривающего с сестрой Барбарой, жадно следила через замочную скважину
Однако обнаружить что-либо интересное так и не удалось. Ксендз-катехета был всегда оживлен и разговорчив, а сестра Барбара — очень сдержанна.
— Глядите, глядите, глупые! — подтрунивала Гелька. — Ничего все равно не высмотрите. Я ни одной монахине не верю. Даже сестра Романа варит раков, когда трубочист приходит чистить печь. А сестра Барбара — ангел. Поэтому ее наверняка отсюда вытурят. Ведь монастыри приспособлены не для ангелов, а лишь для монахинь.
Нездоровое и азартное любопытство овладело всеми помыслами воспитанниц. Сперва его сдерживала боязнь разбирательств и наказаний. Однако наказаний не было, и никаких следствий не велось. Сироты догадывались, что матушка-настоятельница вынашивает особые планы в отношении новой монахини и умышленно затягивает дело, чтобы затем более тяжело и жестоко наказать виновницу. Не прошло и недели, как самая тугодумная воспитанница сообразила, что над сестрой Барбарой по существу уже нависло проклятие. Монахини по молчаливому согласию с матушкой-настоятельницей упорно не хотели слышать всевозможных колкостей, насмешек, глупых перешептываний, какими «рыцари господа Христа» без конца награждали сестру Барбару.
Однажды, когда группа девчат с любопытством смотрела в окно, в трапезную вошла настоятельница.
— Янка, Владка… прошу отойти от окна. Что вы там нашли интересного?
— Ничего. Мы просто боимся, как бы сестра Барбара не простудилась: она стоит на дворе с ксендзом-катехетой.
Матушка с притворной неохотой тоже заглянула в окно.
— И давно вы развлекаетесь таким образом?
Это означало: «И долго уже они там разговаривают?»
— Да, наверно, около часа, — с усердной готовностью ответила Зоська, явно преувеличивая время.
Лицо настоятельницы дрогнуло и тотчас же приняло выражение пренебрежительного равнодушия.
— Это недостойное «рыцарей господа Христа» занятие — бездельничать, стоя у окна, — заявила матушка и вышла из трапезной.
— Помните, я сразу определила, что в сестре Барбаре дряни много, — похвалилась Владка. — А как начала она скакать по крыльцу с мячом, так уж я тут же поняла, что она хочет покрасоваться перед ксендзом. Он шел от калитки и так на нее глядел, что у меня дрожь по телу прошла…
Я была почти благодарна Зоське, когда она переменила тему разговора.
— После полудня я должна буду натирать пол в детском саду. Если насобираю много хлеба, то поделюсь с вами. Разве только что сестра Барбара назло не позволит мне собирать.
После обеда я заглянула в детский сад. Сестра Барбара, ползая на коленях, натирала линолеум.
— Не надо натирать! — воскликнула я. — Сейчас сюда Зоська придет. Я могу ее позвать.
Монахиня поднялась с колен, утирая вспотевшее лицо.