Избранницы
Шрифт:
— И тебя ни разу не вытолкали в шею оттуда?
— Меня? — Янка повела узкими бровями. — Меня?
— Ну да, тебя!
Она презрительно усмехнулась.
— Я, моя дорогая, не принадлежу к числу тех, кого можно выталкивать в шею. А тебя вышвырнули бы наверняка.
— Наверняка вышвырнули бы, — тяжело вздохнула я и, охваченная отвращением к своему внешнему виду, с завистью взглянула на приятное личико Янки. Мое воображение уже целиком было во власти мечты о путешествии — сидеть в обществе дам, которые едят апельсины. Устыдившись, однако, своих
— А что надо делать, чтобы не вышвырнули?
— Это очень легко. Скажешь, что ты едешь к больной мамусе, и начнешь плакать. Тогда публика устроит складчину тебе на билет да еще сунет монету в лапы кондуктору, чтобы тот не поднимал шума Однако такие номера удаются лишь во втором классе; а точнее — там, где имеется изящное благовоспитанное общество и много панов. Пани скупы. А хамы из третьего класса — так тех вообще ничто не пробирает. И в третьем классе надо пользоваться совсем другими средствами…
Янка заколебалась, — говорить дальше или не говорить, — но под напором признаний не могла уже удержаться:
— Надо уметь ладить с кондукторами. Они ужасно смешные люди! Такие пожилые, немного пузатые, приглашают тебя в свое купе или уговаривают пойти с ними в буфет. Но я никогда с такими не ходила. Никогда! Железнодорожники — это не слишком изящное общество.
— А что, — спросила я, — меня они тоже приглашали бы?
— Тебя? — Янка пристально взглянула на меня и разразилась смехом. — С твоими-то очками и носом, как картофелина?..
Я с ненавистью смотрела на Янку, продолжавшую заливаться смехом. Потом она утерла мокрые от слез глаза покровительственным тоном сказала:
— Не огорчайся! Поедем вместе, и я-то уж все налажу, как надо. Нет смысла сидеть в этом балагане, когда можно устроить себе более приятную жизнь.
— А почему же ты пришла к нам, если могла идти туда, где лучше?
— Так уж порою получается в жизни, — неопределенно ответила Янка. — Только ты не проболтайся кому-нибудь о том, что мы говорили здесь. Особенно Гельке. Смотри, запомни это!
— Будь уверена!
У входа в приют мы столкнулись с Гелькой. Она ехидно засмеялась:
— Вижу, вижу — новые подружки! Дай вам бог счастья!
— А тебя зависть разбирает?
Гелька повела плечами и помчалась дальше по коридору.
Мне стало стыдно. Янка обогнала меня и пошла впереди, крутя в руках конец черной косы. Глядя на нее, я подумала, что беседа на кладбище установила между нами скрытые от всех отношения — нескромные, даже неприличные. Я стыдилась этого, однако в них было много соблазнительного.
В пустой и холодной трапезной Сташка сматывала в клубок разодранные на узкие длинные полосы тряпки.
— Сейчас начнется рекреация, и мы будем играть в мяч, — весело сообщила она.
В дверях появилась улыбающаяся сестра Барбара.
— Готовы?
Сташка соскочила с лавки на пол и, прижимая к груди тряпочный мяч, с восторженными криками выбежала из трапезной. Я последовала за нею.
На крыльце уже столпились малышки. С радостным визгом
Старшие девочки присматривались к игре, стоя неподвижной цепочкой возле стены. Их раздражала новая монахиня тем, что, держа мяч в поднятых руках, громко командовала:
— Гоп! Стася, бросай! А теперь Таля… отбивай! Зося, пошевеливайся быстрее!
— Слово даю, этой негоднице ничего не стыдно, — буркнула Владка.
— А чего ей стыдиться? — спросила я.
— Чего, чего! Вон посмотри, как она рясу задирает! Даже чулки видать!
— А теперь, Эмилька, внимание!.. — сестра Барбара, присев на корточки, бросила мяч в сторону Эмильки.
— О-о… о, смотрите, как приседает! — угрюмо процедила сквозь зубы Владка. — Где это видано, чтобы монахиня так приседала? И еще малышки на такой срам глядят.
— А я поймала мяч! Ей-ей, поймала! — пищала Эмилька, теребя тряпочную игрушку. — Вот как сестру люблю, поймала! [10]
— Любишь меня? — монахиня склонилась над обрадованной девчушкой. — А за что ты меня любишь?
10
«Вот как сестру люблю» — своеобразный идиоматический оборот в польском языке, усиливающий какое-либо восклицание.
— Люблю, потому что… потому что… — Эмилька задрала голову и, расставляя свои короткие ручки для объятий, выпалила: — …потому что сестра Барбара — негодница!
— Кто-кто? — Монахиня со смехом схватила Эмильку на руки и, целуя ее в чумазые щечки, повторяла: — Кто я, кто?
— Нечего сказать, хорошенькие вещи болтает самая младшая из «рыцарей господа Христа»! — Размахивая шляпой, по крыльцу поднимался ксендз-катехета, опекун «Евхаристичной Круцьяты». — Да, о милых вещах я тут узнаю…
Сестра Барбара и ксендз-катехета посмотрели друг на друга и в один голос рассмеялись.
— Я прошу ксендза пройти в переговорную комнату! — С неподвижным лицом, потупив очи, в дверях стояла матушка-настоятельница. — Здесь сквозняки. А ксендз недавно хворал…
— Однако я уже выздоровел… Впрочем, сейчас иду в переговорную. — И, обращаясь к сестре Барбаре, он оживленно проговорил: — Когда я увидел вас играющей с детьми, мне пришел в голову один проект. Если у вас есть немного свободного времени, то давайте поговорим.