Избранницы
Шрифт:
Настоятельницы не было.
Мы глядели на пожелтевшие лица, потупленные глаза, бледные руки, касающиеся металлических крестов, которые висят у поясов, — и, как всегда, когда мы имели дело со сплоченной толпой монахинь, — нас все более охватывало чувство гнетущего страха, перемешанного с ненавистью и унижением.
— «Рыцари господа Христа», — обратилась к нам воспитательница, — попрощайтесь с сестрой Барбарой, она сегодня покидает монастырь. А может быть, сестра Барбара хочет сказать что-либо нашим девчаткам? Им, бедняжкам, тяжело будет
Сироты потупили глаза; их шокировал сладостный тон, которым произносила свою речь сестра Алоиза.
— Ну что же… Ваши сердечки должны мужественно перенести это расставание. Будем молиться за благополучное возвращение в будущем сестры Барбары в наш монастырь.
Сестра Барбара подняла поникшую голову и сказала поспешно:
— Не стоит об этом, сестра. Слава Иисусу Христу!
Мы стояли онемевшие от стыда, хотя в коридоре никого уже не было. С улицы донесся скрип отъезжающих саней.
В приоткрытую дверь заглянула сестра Дорота. Мы бросились к ней.
— Почему сестра Барбара уехала?
Конверская монахиня покраснела от возмущения.
— Вот вам, добились, чего хотели! Радуйтесь! Со слезами уехала. Хорошо отплатили вы ей за доброе сердце. Господь бог милостив, что дал мне под опеку поросят, а не таких вредных девчонок, как вы.
Навстречу вернувшимся из школы девчатам выбежала в коридор Гелька.
— Вы не представляете, что тут делалось. Обыск на чердаке и в прачечной длился два часа. Матушка предупредила, что если воровка не сыщется, всех нас отправят в тюрьму.
Гелька, бледная, повзрослевшая и словно осунувшаяся за эти два часа, голосом, напряженным от волнения, беспрерывно повторяла:
— Я объявляю голодовку. Давайте все объявим голодовку, пока матушка не снимет с нас подозрения. Одно дело — украсть катушку ниток из белошвейной мастерской, а другое дело — разбить копилки. Я воздерживаюсь от еды.
— Воздержимся от еды… — повторили неуверенные, испуганные голоса.
— Пусть воздерживается тот, кто крал. Я не разбивала ничего; мне хочется есть, и я буду есть, — воспротивилась Зоська.
Еще минуту назад единодушные в своем намерении, девчата начали колебаться. А Зоська только того и ждала.
— Сестры увидят, что мы не хотим есть, и будут давать нам порции еще меньшие. Остановитесь вы, идиотки! Я иду на кухню за супом.
Она подбежала к двери. Но Гелька ее опередила, — вцепилась обеими руками в дверную ручку.
— Вы что, ошалели все? Девчата, что вы делаете? Нами пренебрегают, нас оскорбляют, обыскивают; из нас делают ночных бандиток, а вам жаль миски паршивой бурды. Да будь она проклята, эта бурда! И так мы поднимаемся из-за стола голодными. За исключением малышек, ни одна из нас сегодня не притронется к еде. И клянусь вам, что если хоть одна съест обед или ужин, еще этой же ночью я повешусь в прачечной.
— Мы воздержимся, но вот эта не воздержится, —
— Да, да, она не воздержится! — поддержали обвинение многочисленные голоса.
Зоська презрительно ухмыльнулась, а разозленная Сабина завопила:
— Воздержишься или нет, говори!
Зоська передернула плечами и хотела выйти из трапезной, но Гелька удержала ее и с силой отпихнула к лавке.
— Сиди тут, если не хочешь, чтобы мы переломали тебе кости. Совести у тебя нет, что ли, черт подери!
— Ясно, что нет, — мрачно отозвалась Казя. — Продавала себя Целине, потом Янке, никогда с нами не держалась вместе, вот и вырос из нее этакий эгоист.
— Всегда комбинировала, как бы заработать на нас.
— И первая доносила обо всем хоровым сестрам…
Всё новые голоса обвинения раздавались со всех сторон. Ехидная усмешка неожиданно погасла на Зоськиной физиономии. Она вся задрожала и разразилась рыданиями. Потом, прервав всхлипывания, откинула волосы, упавшие на мокрое от слез лицо, и в бешенстве выпалила единым духом:
— Кто меня научил красть? Вы! Как только кому-нибудь из вас нужны были нитки, иголки, крем, свечи, — так сразу ко мне: «Зося, постарайся! Постарайся!» И подсовывали хлеб или отдавали обед. А я, дура, шла и брала. Так вы меня и приучили. У вас совесть была спокойная, а обо мне вы обычно говорили: «Эта мерзкая торговка Зоська!» Однако вам необходима была торговка, и каждая лицемерно лезла к ней, когда беда ее прижимала. Чихать я хотела на ваше решение!..
— В том, что ты сказала, есть только часть правды, а остальное — сплошная ложь, — жестко оборвала ее Казя. — Верно, что мы пользовались твоими услугами; но ведь ты сама напрашивалась! А теперь тебе жалко жратвы; боишься нарваться на ссору с хоровыми сестрами и комбинируешь, как бы увильнуть от голодовки.
— А может, она говорит от всего сердца, — несмело подала свой голос Зуля. — Постоянными грехами она убила в себе волю и теперь делает только то, что ей подскажет дьявол.
— Если она искренне сокрушается, то пусть попросит запереть ее на время голодовки в хлев или на чердак, чтобы дьявол не искусил ее едой, — рассудила Сабина. — Хочешь, чтобы мы тебя заперли на чердак?
Зоська, утирая нос, буркнула:
— Я предпочитаю в хлеву…
— Хорошо. Запрем тебя в хлев и скажем сестре, что ты пошла в подвал выгребать навоз.
В дверях трапезной показалась воспитательница.
— Дежурные, прошу принести с кухни обед. Почему стол старших девочек еще не накрыт?
— Потому что мы отказываемся от обеда.
— Не понимаю.
— Сестра сейчас поймет, — выдавила из себя Гелька дрожащим от возмущения голосом. — Мы не ели завтрак, можем не есть и обед. Нас обвинили в совершении тяжелого преступления — кражи. Наш стол будет поститься весь сегодняшний день, а может быть, пост продолжится и завтра — пока матушка не снимет с нас обвинение и не извинится перед нами.