Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Фонарик я погасил. Царила тьма, только чуть-чуть светился оконный проем, за ним стояло зеленоватое, залитое бледным лунным сиянием небо. Царила тишина, только у меня стучало в висках.
Я был один.
В тупом безразличии я просидел довольно долго. Перед моим умственным взором не вставали больше печальные виденья. Я просто сидел в разрушенной комнате посреди всякого хлама, и из углов тянуло сыростью и аммиаком… Но вокруг меня поднимались четыре стены, надо мной виднелся потолок, вряд ли кто заглянет сюда, в эти жуткие руины, посреди ночи, я могу переждать здесь до утра.
Может, Ольга живет теперь в другой комнате, там, на первом этаже?
Я ощущал раму под собой, в ней сохранились железные прутья, на которые можно было лечь: прут под плечи, прут под поясницу, прут под ноги. Я лег, железо лязгнуло. Я заложил руки под голову и смотрел в оконный проем на зеленое небо. Луна поднималась в небе. Скоро она станет против окна. Так стояла она и год назад в эту пору.
Что готовит мне завтрашний день?
…Первые шаги сегодня были неудачны.
Я пришел в город через Дергачевские леса, затем через село Алексеевку и Зашатиловские овраги вышел прямо на стадион.
Был третий час дня, матч был назначен на три тридцать. Народу пришло довольно много — на футбол зрители собирались даже на захваченной врагом земле, — и оркестр немецких трубачей уже продувал мундштуки, чтобы исполнить марш перед началом матча. Я пробрался в толпу.
Матвейчук, который часто бывал в городе, усердно обучал меня, как держаться в толпе, среди своих и немцев, чтобы не вызвать подозрения. Я старался точно следовать советам Матвейчука. Я сохранял независимый вид среди своих и улыбался, когда на меня падал взгляд немца. Я старался не заговаривать со своими первым и бросал льстивое словцо, когда немец, не прося извинения, отстранял меня или наступал мне на ногу. Это меня не оскорбляло: я должен был так делать, потому что выполнял порученное мне задание и обязан был его выполнить. Но следить за собой и быть все время начеку было очень трудно, гораздо труднее, чем тогда, в конце зимы, когда я выходил в первый рейд во вражеский тыл. Тогда я бродил по чужим местам, среди неизвестных мне людей, а теперь я был в родном городе и на каждом шагу мог встретить человека, знавшего меня раньше. Со своими мне будет труднее, чем с немцами.
Я смотрел матч до конца. Шло состязание между сборной городской командой и командой немецких танкистов «Медведь». Среди одиннадцати футболистов городской команды я не увидел футболиста в непарных бутсах. Я обошел поле и присмотрелся к запасным, — у них тоже на ногах были желтые бутсы. Футболист в непарных бутсах должен был непременно играть сегодня, но он не играл.
Неточная явка? Случайность? Провал? Так или иначе — первая связь была потеряна…
Я вышел с территории стадиона, миновал шатиловские овраги и, обходя центр города, по Барачному переулку и улице Писателей, вышел мимо Клинического городка на Бассейную. Сейчас меня беспокоило только одно — где провести ночь, как скрыться от патрулей и дожить до завтрашней встречи в библиотеке? Безотчетно я направился туда, где жил раньше…
…Мне было очень неудобно лежать сейчас на железной раме, я ворочался с боку на бок, прутья скрипели, и я прислушивался к гулкому отзвучию на пустом этаже.
Ольга, очевидно, не пережила зимы. Как суждено было ей погибнуть? От голода? В гестапо? В противотанковых рвах за городом?
Лихорадочный, тяжелый сон медленно смыкал мне глаза.
Проснувшись утром, я спустился по лестнице и остановился на нижней площадке. Если я выйду сейчас через черный ход во двор, меня могут увидеть местные
Я свернул с площадки — не на черный ход и не в вестибюль к парадному подъезду, — а в коридор первого этажа, остановился перед дверью, из-за которой услышал вчера шум примуса, и постучался.
— Кто здесь? — спросил женский голос, и у меня замерло сердце.
— Скажите, пожалуйста, где живет Ольга Басаман?
Дверь отворилась, и на пороге показалась женщина. Это была пожилая женщина, за подол ее держался ребенок.
— Кого вам надо?
— В этом доме, — сказал я спокойно и вежливо, — в прошлом году, еще при «советах», жила моя знакомая, стенографистка Ольга Басаман. В тридцать пятой комнате на втором этаже. Я потерял ее из виду уже давно, а сейчас мне необходимо найти ее. Не скажете ли вы мне, в какую комнату она перебралась?
Женщина внимательно посмотрела на меня, однако она не удивилась.
— Я помню, — сказала она, — что здесь жила стенографистка Басаман. Она теперь здесь не живет, и я не знаю, куда она перебралась. Раза два я встречала ее на улице.
Она встречала Ольгу на улице! Значит, Ольга жива…..
— Давно вы ее встречали?
— Месяца два назад.
— Два месяца!
— Простите за беспокойство, — извинился я.
— Ничего, — сказала женщина. — Теперь все друг друга ищут. — Она хотела притворить дверь, но задержалась. Она любила поговорить, и характер у нее был, видно, приветливый. Ей хотелось утешить меня. — Попервоначалу, — сказала она, — все друг друга избегали, не до того было, а теперь люди как-то ожили, и все, все поголовно, бросились разыскивать своих родственников, друзей, знакомых. Но многих уже нет на свете…
Я смотрел на женщину и слушал ее. Это была первая женщина, с которой я говорил в родном городе после года гитлеровской оккупации. Такие вот пожилые женщины с ребенком, держащимся за подол, были в нашем городе и год назад. Но я чувствовал, что год назад эта женщина была не такой. За этот год она страшно изменилась. Этот минувший год я видел у нее в седине на висках, в складках у губ, в потускневших зрачках.
— Вы нездешний? — спросила женщина. — Приезжий?
— Нет, — ответил я, — я здешний. Но приехал действительно недавно. Некоторое время я отсутствовал.
Женщина вздохнула.
Мне казалось, что она знает все, что я могу ей сказать и чего сказать не могу. И она знает, что расспрашивать нельзя. Точно между нами был какой-то сговор.
— Знаете что, — сказала женщина, — вы бы сходили к управдому и узнали у него.
— А где же управдом? — спросил я. Я знал, что к управдому я не пойду.
— У нас управдом один на целый квартал, — ответила женщина. — Сейчас он в домоуправлении. Вы знаете, где домоуправление? На углу, там, где когда-то была аптека. — Она принужденно улыбнулась. — Теперь все выздоровели, больных нет, и аптека никому не нужна. Управдом устроил в ней свою канцелярию.
— Ах вот как! — сказал я. — Я сейчас схожу к нему и узнаю. Спасибо.
— До свидания, — сказала женщина.
Я поклонился и пошел. Женщина стояла на пороге, не притворяя двери. Я чувствовал на себе ее взгляд.
— Куда же вы? — сказала женщина. — В вестибюле дверь заколочена. Идите так же, как пришли, через черный ход.
— Ах да! — спохватился я. — Совершенно верно! Это я машинально. Раньше я всегда приходил сюда через парадный ход. До свидания. Большое спасибо.
Дверь за мною захлопнулась. Женщина заперлась.