Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Я подошел поближе и заглянул ей в глаза. Глаза мне ничего не сказали.
Две-три девочки и какой-то пожилой мужчина выбирали книги.
— Здравствуйте, — сказал я библиотекарше.
— Здравствуйте, — рассеянно ответила она. Весь день приходят посетители, и всякий говорит ей свое «здравствуйте!»
Тогда я перехватил ее взгляд и сказал негромко, но и не таясь от других посетителей:
— Нет ли случайно книги «Возрождение нации»?
Ресницы у библиотекарши опустились и закрыли от меня и от всех ее глаза. Я заметил, что
О, радость подпольщика, нашедшего свою явку!
Библиотекарша тем временем овладела собой. Она подняла на меня глаза. Я смотрел на нее в упор. В ее глазах мелькнула радость, но где-то в самой их глубине я прочел тревогу, испуг, страх…
Равнодушно, как будто нехотя, библиотекарша ответила:
— Что вы! Это ведь старая книга!
Это была она. Все было хорошо!
Но нам помешал пожилой мужчина, выбиравший книги.
— Ах, Винниченко, — сказал он. — В самом деле, что с Винниченко? Вы, сударь, слышали о нем что-нибудь новое? Кажется, этот старый политикан снова изменил идее национального возрождения?
— Нет, — пожал я плечами, — я ничего не слыхал. Просто мне захотелось еще раз прочесть эту книгу. Знаете, под углом зрения нашей современности…
Будь он проклят, этот болтливый идиот, да еще, пожалуй, тайный изменник!
— В нашу эпоху возрождения идей национализма, — с патетическим тремоло провозгласил он, — у нас, к сожалению, так мало боевой националистической литературы! Гитлер расчистил нам путь и указал нам путеводную звезду — фашистский режим, — но мы собственными силами должны взяться за родное дело. Конечно, под эгидой великой Германии.
Мы поговорили с болтливым националистом о бедности националистической литературы. Я, как умел, выражал антисоветские чувства, а он кипятился и посылал проклятия на голову всяческих демократий. Откуда взялись в нашей жизни такие контрреволюционные чучела? Библиотекарша слушала нас, опустив глаза, и продолжала свою работу, — она делала какие-то пометки в абонементах. Я видел, как на виске у нее бьется жилка. Наконец мне удалось опять обратиться к ней.
— Тогда дайте мне что-нибудь другое о национальном возрождении.
Она посмотрела на меня.
— Что же вам дать?
В ее глазах мелькнули смятение, страх.
Что такое? Нам грозит опасность?
Но я тотчас успокоил себя. Так тяжело, так опасно осуществлять здесь нашу подпольную связь. Я почувствовал нежность к этой немолодой женщине, которая, рискуя жизнью, на склоне лет стала подпольным связным. Мне хотелось обнять ее, прижаться к ее покатому плечу.
— Что бы вам такое дать? — произнесла она еще раз, глядя в сторону, точно раздумывая, что бы мне предложить.
Мой чертов собеседник-националист тотчас поспешил ей на помощь:
— Ах, мой друг, возьмите «Украинскую культуру» в львовском издании Тиктора! Эта книга утвердит вас в ваших националистических чувствах. Эта книга…
Библиотекарша бросила
— Хорошо. Я дам вам и «Украинскую культуру», но вот взгляните, может, вас заинтересует эта книга…
Она достала брошюру и протянула мне ее через стол.
Брошюра называлась «Украинская нация и борьба за великую Германию». Она вышла в свет в Лейпциге.
Мой собеседник-националист тотчас заинтересовался ею. Он буквально вырвал книгу у меня из рук.
— Позвольте, сударь, посмотреть и мне…
Будь он проклят! Я готов был размозжить ему голову.
Библиотекарша следила за ним пустым, безучастным взглядом. Она была спокойна за код.
Впрочем, националист быстро вернул мне книгу:
— Очень, очень любопытно! Стоит познакомиться. И все-таки я советую вам «Украинскую культуру». Будьте любезны, сударыня, у вас ведь есть издание «Украинской культуры»?
— Есть, — ответила библиотекарша и посмотрела на меня. — Вам «Украинскую культуру» тоже дать?
— Я вам очень благодарен, — сказал я, — потом я непременно возьму ее. Но сейчас разрешите мне просмотреть здесь эту брошюру, я не знаю, брать ее мне или не брать?
Библиотекарша кивнула головой. В глазах ее снова светился ужас, едва приметный, но ясный для меня.
Я взял книгу и отошел. Мой собеседник, к счастью, занялся каким-то альбомом.
Семь, семнадцать, двадцать семь… Я раскрыл книгу на седьмой странице. Библиотекарша не смотрела на меня, она продолжала делать какие-то пометки в своих абонементах. Но я ощущал так, как можно ощущать холод и тепло, что всем своим существом она была здесь, рядом со мною. Я делал вид, будто бегло просматриваю страницы, а в действительности искал буквы, отмеченные карандашом.
«М». Первым — на седьмой странице — я нашел прописное «М». Прописная буква означала фамилию.
Я перевернул седьмую страницу.
На семнадцатой я нашел «п».
На двадцать седьмой было отмечено «о».
Я перевернул тридцать седьмую, сорок седьмую, а затем сызнова — седьмую: г-и-б…
Погиб!
Я весь похолодел.
Но ни один мускул не должен был дрогнуть у меня на лице. Собеседник-националист заполнял около библиотекарши свой абонемент, одна девочка вышла, пришел мальчик с согбенной бабушкой. Потом вошел полицай и спросил у библиотекарши, нет ли брошюры о том, когда немцы будут наделять полицаев землей.
Я смотрел на какую-то страницу, — я делал вид, будто с увлечением читаю ее, — и страшные мысли вихрем проносились в моем прояснившемся сознании.
«ж-д-у-п-р-о-в-а-л-а», — прочел я дальше.
«Жду провала», — это говорил о себе связной, старушка библиотекарша. Мне так хотелось взглянуть на нее, но я не должен был этого делать. Я чувствовал, как напряжены у нее сейчас каждый нерв, каждая жилка. Она ждала провала, быть может сейчас, сию минуту, но она осталась на своем посту, чтобы передать мне то, что должна была передать.