Избранное в двух томах. Том 2
Шрифт:
эскадрильи ПВО.
В эти первые недели в мыслях и чувствах многих из нас еще не все встало на
свои места. Мы, конечно, отдавали себе отчет в масштабе надвинувшихся
событий, почувствовали, что отныне вся наша жизнь разрублена на до и после, но
при всем том в начале июля сорок первого года многим из нас представлялось, что война все еще далеко — если не во времени, то, по крайней мере, в
пространстве.
Психология мирного времени оказалась
Поэтому приказ командования о выделении из состава нашей эскадрильи на
каждую ночь дежурного
30
звена был встречен летчиками, как принято выражаться, без должного
понимания:
— Что они там, не знают, что ли, что мы еще но готовы? Все равно —
выделяй дежурное звено или не выделяй — толку от нас сейчас мало. Вот
полетаем на «мигах» в сумерках, потом ночью, постреляем по конусу, по
наземным мишеням — после этого и доложим начальству: так, мол, и так — к
бою готовы. . Тогда пожалуйста, назначайте в дежурство, хоть днем, хоть
ночью. .
При всей нашей здоровой испытательской уверенности в том, что мы
справимся с любым делом («Не знаю: очень может быть, что умею. .»), мы еще
не переварили мысль, что справляться придется не когда-то, но вообще, а сейчас, с ходу, без подготовки.
Простая истина, состоящая в том, что если на тебя цапали, а ты воевать не
готов, не остается ничего другого, как начинать воевать «неготовым», уже
воспринималась нами применительно ко всей стране, но — не К нашей
эскадрилье. Переход от общего к частному, оказывается, не всегда
психологически проще перехода от частного к общему.
Но, так или иначе, приказ оставался приказом. По воинским правилам он не
обсуждается, а выполняется. Мы были еще далеко не до мозга костей военными
людьми в то время, а посему приказ обсуждали. Однако, обсудив и даже не
признав целесообразным, все же выполняли: что-то военное в нас все-таки уже
было. А приказ, как я понял впоследствии, полностью вытекал из обстановки.
Хронологически и, по-видимому, причинно он совпал с первым появлением над
Москвой вражеского самолета-разведчика, который 8 июля пришел со стороны
Волоколамска, прошел среди бела дня над Москвой — и безнаказанно ушел на
запад. Тогда-то и были введены дежурства истребителей: в одних частях —
дневные, а у нас, поскольку мы, как было сказано, во всех документах числились
ночниками, — ночные.
В одно из начавшихся ночных дежурств я претерпел первые неприятности в
своей воинской карьере. Придя в вечерних сумерках к своему «мигу» и приняв
доклад
боевой техники: показания приборов, положение рычагов и тумблеров, электрическое оборудование. . Вот на электрооборудовании-то я
31
и оплошал, — недолго думая, нажал на рычажок под надписью «посадочная
фара». И в тот же миг, как оно и положено, прикрытый прозрачным
плексигласом вырез в передней кромке левого крыла вспыхнул ярким светом и
высветил в нескольких десятках метров перед машиной на зеленой траве
аэродрома обширное овальное пятно. Убедившись, что фара в порядке, я через
три-четыре секунды выключил ее. Но прегрешение уже было совершено! Я еще
продолжал спокойно проверять исправность многообразного оборудования
самолета, не подозревая, что в это время уже зазвонили телефоны, забегали люди, зазвучали приказания «выяснить и доложить».
Нарушение режима светомаскировки! Вот как, оказывается, называлось
содеянное мной, а вовсе не опробование фары, как я но наивности ответил
прибежавшему заместителю командира эскадрильи.
Режим светомаскировки! Конечно, в условиях военного времени он был
необходим. За его соблюдением следили строго. Иногда даже чересчур строго. В
городах деятельный домовый актив доходил до того, что преследовал появление
вечером во дворе человека, одетого в белую рубашку, не говоря уже о зажженной
спичке, зажигалке, папиросе. Обозлившийся курильщик пытался взывать к гласу
рассудка:
— Ну кто с воздуха обнаружит город по папиросе, когда ее и на земле-то за
двести метров уже не видно! Вы бы уж тогда лучше трамвайное движение
прикрыли: вон у них дуги какие вспышки дают!
Но подобная попытка незамедлительно пресекалась:
— Много рассуждаете! Наше дело за своим домом смотреть. А о трамваях, будь спокоен, думает тот, кому положено.
Живуч этот взгляд: «положено — не положено». Даже в наши дни
прорывается он отдельными рецидивами. А в предвоенные годы спорить с ним
было совсем непросто.
Но одно дело в городе и другое — на аэродроме. Да и самолетная фара — не
папироса и не спичка.
Возражать было трудно. Режим светомаскировки я действительно нарушил.
Единственное, чего я, в полной мере признав свое прегрешение, так и не добился
от разгневанного непосредственного начальства, — это прямого приказания
впредь, заступая на дежурство, фару не проверять. Точно так же не получили