Избранное в двух томах
Шрифт:
Они понимали, конечно, что руки и ноги летчика в полете заняты управлением
машиной, допускали с известными оговорками, что чем-то занята в это время и
его голова. Но язык! Язык летчика находится во время полета в состоянии почти
полного возмутительного бездействия. Так вот — пусть поработает и он.
Я заметил, что подобный, как говорят специалисты по автоматическому
регулированию, заброс случается очень часто после того, как какое-нибудь
техническое
течение некоторого времени незаслуженно пребывают в загоне и подвергаются
необоснованным нападкам. Вырвавшись из подобного угнетенного состояния и
заняв свое законное место под солнцем, объект недавних поношений устами
своих апологетов стремится взять реванш. А для этого —
270
всячески гиперболизировать свое значение и объявить себя некоей
универсальной наукой наук, способной (по крайней мере в принципе) решить
любую, сколько угодно сложную задачу. Впрочем, жизнь корректирует эти
забросы, и даже быстрее, чем многие иные.
Один наш летчик-испытатель, к которому обратились с просьбой выдавать в
очередном полете такую непрерывную радиоинформацию, спросил:
— Вы меня случайно не спутали с другим товарищем? С Синявским, например?
И конечно, он был прав.
Знаменитому в те годы, одному из первых, если на первому нашему
спортивному радиокомментатору Вадиму Синявскому и впрямь было легче: ведя
репортаж, он в то же время не играл в футбол сам. .
В Заключение приведу одно, с моей точки зрения, исключительно интересное
высказывание о месте радио на борту самолета, принадлежащее человеку, в
данном вопросе более чем просто авторитетному.
Через много лет после окончания войны я спросил у одного из лучших наших
асов, сбившего едва ли не рекордное количество вражеских самолетов, Григория
Андреевича Речкалова, что он больше всего ценит в самолете «Аэрокобра», на
котором одержал столько побед: скорость, мощь пушечного залпа, обзор из
кабины, надежность мотора?
Речкалов сказал, что, конечно, все перечисленное мной — вещи очень
важные. Но главное все-таки. . радио.
— То есть как так радио? — удивился я.
— Вот так. На этой машине была отличная, редкая по тем временам
радиосвязь. Мы в группе разговаривали между собой в воздухе, как по телефону.
Кто что увидел — сразу все знают. Поэтому никаких неожиданностей не бывало,
— разъяснил Григорий Андреевич,
А цену неожиданности в полете — боевом, испытательном, каком угодно —
каждый летчик понимает прекрасно. Хуже этого, пожалуй, не придумаешь
ничего.
* * *
Трудно
любого (не только испытательного) полета! Конечно, и до этого летчик понимал, что в его полете воплощен труд множества незримо
271
сопутствующих ему людей: от конструкторов и изготовителей самолета до
механиков, готовивших машину к вылету, и инженеров и ученых, участвовавших
в разработке методики испытания. Но эти бесспорные обстоятельства
воспринимались несколько абстрактно, так сказать, от головы. Чисто физически, а значит, и эмоционально летчик все-таки чувствовал себя в полете несколько
оторванно от земли и всего на ней оставшегося. Пресловутое одиночество хотя и
не в очень острой степени, но все же ощущалось. Особенно в полете за облаками, когда реальны только их сверкающая поверхность, голубой у горизонта и
фиолетово-черный в зените купол неба да торчащие «в ничего» крылья
собственной машины. Чтобы продолжать верить в обитаемость мира в такой
обстановке, требуется некоторое усилие.
С появлением радио все, как по волшебству, изменилось. Знакомые голоса
стартового состава на земле и коллег в воздухе, звучащие в наушниках
шлемофона, неожиданно прочно связали летчика с их владельцами.
Растянувшаяся на сотни километров испытательная зона будто сократилась в
размерах, перестала казаться такой огромной.
В самом деле, о каком можно говорить одиночестве, если в дальнем конце
зоны слышишь не только слова руководителя полетов, но даже его дыхание во
время пауз, как при разговоре с человеком, находящимся за открытой дверью в
соседней комнате.
Как-то после окончания программы испытаний очередной машины я
перегонял ее на аэродром заказчика, находившийся на расстоянии сорока-пятидесяти километров от нашего.
Взлетев и сделав традиционный круг над летным полем, я включил
радиопередатчик и сообщил на старт:
— Все в порядке. Ложусь на курс. С вами связь кончаю. .
Щелчок переключателя — и неожиданно весь окружающий меня мир
решительно меняется. Перед глазами те же, что и несколько секунд назад, до
последнего кустика знакомые окрестности нашего аэродрома, но в ушах
совершенно новое! Неизвестные мне голоса, чужие позывные, незнакомые
цифры курсов взлета и посадки — все не то, что ежедневно сопутствует полетам
над нашим аэродромом и его испыта-
272
тельной зоной и въелось в подсознание так прочно, что стало играть заметную