Избранное в двух томах
Шрифт:
«легкомысленно», ибо, кроме злополучного грача, на них фигурировала часть
переплета фонаря — две дюралевые рейки, каковые при желании можно было
квалифицировать как «элементы конструкции экспериментального самолета». И
действительно, не далее как на следующий же день спохватившееся бдительное
начальство велело немедленно принести фотографии обратно и даже потребовало
от меня пространного письменного объяснения, зачем я их взял. Мой
естественный
удовлетворительный. Так я и остался на долгое время без осязаемых сувениров
об истории с грачом, как, впрочем, едва ли не обо всех прочих историях, случившихся со мной за годы испытательной работы.
Но все это уже, можно сказать, послесловие. Сейчас же я вспомнил о
происшедшем столкновении с птицей прежде всего как о случае, в котором мне
явно не повезло.
Судите сами: беспредельное воздушное пространство, и в нем совсем
небольшая птица. Так надо же
161
было уткнуться в нее прямехонько лобовым стеклом кабины!
До этого мне казалось, что так столкнуться с летящей птицей столь же
маловероятно, как, например, угодить под метеорит, падающий на Землю из
космического пространства.
Впоследствии я узнал, что вероятность первого все же гораздо больше и что
немало столкновений летящих самолетов с птицами закончились гораздо
печальнее, чем у меня.
Удаление птиц из районов аэропортов, где воздушное пространство, естественно, насыщено летающими самолетами в наибольшей степени, стало
одной из существенных составляющих проблемы безопасности полетов. В печати
по сей день то и дело появляются сообщения о летных происшествиях, вызванных столкновениями летательных аппаратов с птицами.
Так что мне с моим грачом не повезло, оказывается, не столь уж решительно.
Новые события, в которых на испытательном аэродроме недостатка никогда
не ощущается, вскоре отодвинули грачиное происшествие на задний план. Его
подробности быстро стирались в памяти окружающих. И уже недели через две
кто-то из летчиков в разговоре бросил:
— Это было незадолго до того,, как Марк столкнулся с вороной. .
— Не с вороной, а с грачом, — поправили его, — никакой вороны там не
было!
Во тут кто-то из «метров» — не то Корзинщиков, не то Чернавский —
неопределенно заметил:
— Ну, одна-то ворона там, во всяком случае, была. .
Я тогда не предал этой туманной реплике должного значения, так как не
видел оснований возвращаться к и без того, казалось бы, ясному делу. Не повезло
— и все тут!
* * *
Исключительно досадное невезение
Степановича Рыбко.
Он испытывал первый опытный Ту-16— очень
162
интересную, прогрессивную и многообещающую машину, созданную
коллективом, которым руководил А. Н. Туполев. Кстати, именно эта машина
послужила впоследствии основой для разработки первого реактивного
пассажирского самолета — широко известного у нас и за рубежом Ту-104.
Размеры аэродрома, на котором проводились испытания, в то время не
оставляли новой скоростной машине особенных запасов при посадке: стоило на
ней, как говорят летчики, промазать — коснуться земли не в самом начале
полосы — или сделать это в нужном месте, но на повышенной скорости, и длины
летного поля могло не хватить. Поэтому Рыбко был вынужден каждый раз
буквально подкрадываться к аэродрому с высоко задранным носом, на
наименьшей допустимой скорости и притом как можно ниже, над самыми
окружающими летное поле препятствиями. Подкравшись таким образом, летчик
перед самым началом посадочной полосы энергично убирал газ, и самолет тут же
приземлялся.
Конечно, для такого захода на посадку требовалась точная летная интуиция и
не менее точный расчет. Достаточно было чуть-чуть перехватить в стремлении
подходить к земле без всяких запасов высоты и скорости, и самолету грозило
приземление в категорически не приспособленном для этого месте — среди ям, бугров и столбов, находящихся в зоне подходов к посадочной полосе.
Иными словами, летчик сознательно держался не в середине и без того
узкого диапазона допустимых режимов захода на посадку, а у самого, так сказать, края этого диапазона. Так, шофер, едущий по извилистой горной дороге, перед
разворотом прижимает машину к краю обрыва. Пассажирам при этом делается
несколько неуютно, но ничего не поделаешь: иначе в разворот не вписаться.
Из полета в полет Рыбко точно притирал машину к бетону на расстоянии
буквально нескольких метров от начала полосы. Постепенно этот аттракцион стал
привычным ж никаких особенных ахов уже не вызывал. И в этот день все
наблюдавшие полет с земли видели, что самолет приближается к аэродрому так
же, как обычно.
Внезапно, когда до полосы оставалось буквально
163
несколько секунд полета, машина резко, будто припечатанная чем-то сверху, провалилась, и не успели опомниться ни зрители, ни, главное, сам летчик, как