Избранное. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Он должен остаться здесь, если ты поедешь, – повторил лодочник.
Дама Салмакия дернула вожжи, и ее стрекоза перепорхнула с Лириного плеча на борт лодки. Тиалис присоединился к ней. Они что-то сказали лодочнику. Лира следила за ними, как приговоренный – за суетой в конце судебного зала, могущей означать, что явился вестник с помилованием.
Лодочник наклонился, прислушиваясь, затем покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Если она едет, он должен остаться.
– Но это несправедливо, – вмешался Уилл. – Нам ведь не надо оставлять здесь часть себя. Почему же Лира должна это сделать?
– Вы тоже
Нет, подумала Лира, и Пантелеймон подумал вместе с ней: неужели все, что мы пережили в Больвангаре, было напрасно? Разве мы сможем когда-нибудь найти друг друга снова?
И она вновь оглянулась на грязный, унылый берег, отравленный ядовитыми миазмами, представила, как ее драгоценный Пантелеймон останется здесь один и будет смотреть, как она исчезает в тумане, – и зарыдала взахлеб. Ее отчаянные рыдания не отзывались эхом, поскольку туман глушил звуки, но все искалеченные существа, прячущиеся под разбитыми корявыми пнями и в бесчисленных ямах и норах по всему берегу, услышали этот безутешный плач и, напуганные таким горем, еще тесней приникли к земле.
– Пожалуйста, пусть он… – воскликнул Уилл, не в силах видеть ее страдания, но лодочник покачал головой.
– Он может сесть в лодку, но если он сядет, лодка останется здесь, – сказал он.
– Но как она потом отыщет его?
– Не знаю.
– Если мы отправимся, то приедем назад тем же путем?
– Назад?
– Мы собираемся вернуться. Мы едем в страну мертвых и собираемся вернуться оттуда.
– Не этим путем.
– Значит, другим, но мы вернемся!
– Я перевез миллионы, и никто еще не возвращался.
– Значит, мы будем первые. Мы найдем обратную дорогу. И раз мы все равно это сделаем, будь добр, лодочник, имей сострадание, позволь ей взять ее деймона!
– Нет, – сказал он, качая своей древней головой. – Это не правило, которое можно нарушить. Это такой же закон, как… – Он перегнулся через борт, набрал в пригоршню воды и наклонил ладонь, вылив мутную жижу обратно. – Такой же, как тот, что заставляет воду снова выливаться в озеро. Я не могу наклонить руку и заставить воду подняться вверх. И точно так же не могу взять ее деймона в страну мертвых. Поедет она сама или нет, он должен остаться.
Лира ничего не видела; она зарылась лицом в кошачью шубку Пантелеймона. Но Уилл заметил, как Тиалис спрыгнул со стрекозы, готовый броситься на лодочника, и почти одобрил намерение шпиона; однако старик тоже увидел это и, повернув древнюю голову, промолвил:
– Как, по-вашему, сколько веков я перевожу людей в страну мертвых? Если бы что-то могло навредить мне, разве этого уже не случилось бы? Думаете, люди, которых я забираю, отправляются со мной охотно? Они сопротивляются и плачут, они пытаются подкупить меня, они дерутся и угрожают; но все напрасно. Вы не сможете мне повредить – жальте сколько хотите. Но лучше бы вам утешить девочку – она едет, – а на меня не обращайте внимания.
Уилл едва мог вынести это зрелище. Лира совершала
Она могла повернуть назад.
Могла сказать: нет, это не годится, мы не должны этого делать.
Могла остаться верной тем давним, самым тесным и близким отношениям, которые связывали ее с Пантелеймоном, поставить их на первое место, а все прочее выкинуть из головы…
Но она не могла так поступить.
– Этого никто еще не делал, Пан, – шептала она, дрожа, – но Уилл говорит, что мы вернемся назад, и я клянусь, Пан, я люблю тебя и клянусь, что мы вернемся… я вернусь… береги себя, милый… ты будешь в безопасности… мы вернемся, и если даже мне придется потратить на то, чтобы найти тебя, всю жизнь до последней минуты, я это сделаю, я не остановлюсь, я буду искать без отдыха… ах, Пан… милый Пан… я должна, должна…
И она оттолкнула его, так что он скорчился на грязной земле, жалкий, озябший и испуганный.
Каким зверьком он сейчас был, Уилл вряд ли смог бы сказать. Он выглядел совсем детенышем – то ли щенком, то ли котенком, побитым и беспомощным, так глубоко погруженным в страдание, что чудилось, будто это уже не существо, а само страдание. Он не сводил глаз с лица Лиры, и Уилл видел, как она заставляет себя не избегать его взгляда, не уклоняться от вины, и, мучительно переживая за нее, в то же время восхищался ее честностью и мужеством. Между ними возникла такая напряженность чувств, что самый воздух казался наэлектризованным.
И Пантелеймон не спросил «почему?», потому что знал; и не спросил, неужели Лира любит Роджера больше, чем его, потому что знал подлинный ответ и на это. Он знал, что, стоит ему заговорить, и она не выдержит; поэтому деймон хранил молчание, чтобы не расстраивать человека, который покидал его, и теперь оба они притворялись, что это не такая уж большая беда, скоро они опять соединятся и все обязательно будет хорошо. Но Уилл понимал, что Лира оставляет здесь свое вырванное из груди сердце.
Потом она шагнула в лодку. Девочка была так легка, что лодка едва покачнулась. Сев рядом с Уиллом, Лира продолжала смотреть на Пантелеймона, который стоял, дрожа, на пристани у берега; но как только старик отпустил железное кольцо и взмахнул веслами, деймон-щенок обреченно протрусил в самый ее конец, тихонько постукивая когтями по влажным доскам, и остановился там, молчаливо глядя им вслед, – а лодка уплывала вдаль, пристань таяла и вскоре совсем скрылась во мгле.
И тогда Лира зарыдала так горько, что даже в этом затянутом дымкой мире откликнулось эхо – но, конечно, это было не эхо, а та, другая ее часть, ответившая плачем из страны живых ей, плывущей в страну мертвых.
– Моя душа, Уилл… – простонала она и приникла к нему; ее мокрое лицо было искажено мукой.
Так сбылось пророчество, которое Магистр Иордан-колледжа услышал некогда от Библиотекаря: что Лира совершит страшное предательство и это причинит ей ужасные страдания.