Избранное. Том 1
Шрифт:
Сейчас надо было подготовить обращение к народу от имени Ходжанияза и найти для него такие слова, которые зажгли бы сердца людей. Он сидел и писал. Обращение начиналось с истории независимости уйгуров, в нем рассказывалось о захвате их земель маньчжуро-китайцами, о злодеяниях захватчиков в течение двухсот лет…
«…Терпению пришел конец, — писал Пазыл. — Все, кому дорога родина, кто не хочет рабства, пусть поднимутся на борьбу с врагом!
Если мы не будем сами бороться за свободу, за освобождение, никто и никогда не позаботится
За нашу свободу и счастье — на бой против врага, соотечественники!»
— Салам алейкум! — проговорил вошедший дехканин, но, увидев, что Пазыл занят, собрался выйти.
— Проходите, садитесь! — пригласил Пазыл.
— Спасибо.
— Подождите, да ведь это вы собирались сохой бить врагов, а?
— Зря тогда не пошел с вами. Такого представления не увидел…
— Еще успеете. Впереди большие представления. А если все броситесь в бой, кто же хлебопашеством займется? Кто кормить нас будет?
— Я из тех, кто рвется в бой, афандим. И сейчас пришел не с пустыми руками.
— Не с пустыми?
— Да. Пригнал, как барана, одного из подлецов, что хотел разжиреть на наших хлебах…
Пазыл сразу все понял. Услышав о первой победе, народ всколыхнулся. Дехкане либо убивали, либо связывали и доставляли к повстанцам правительственных чиновников и сборщиков налогов. Эти действия показывали, насколько сильна была ненависть народа к угнетателям, но такая неорганизованная война приводила к беспорядкам и грозила свести освободительную борьбу к разгулу, к отдельным убийствам из личной мести и по другим поводам. Пазыл прилагал много сил к тому, чтобы предотвратить нежелательное развитие событий.
— Вы нехорошо поступили, — сказал Пазыл после недолгого молчания.
— А что тут плохого? — побледнел дехканин. — Если таких подлецов не убивать, к чему тогда священная борьба?
— Мы поднялись, — сказал Пазыл, глядя дехканину прямо в глаза, — не для того, чтобы убивать каждого. Наши враги — гоминьдановские правители. Не вообще китайский народ, поймите.
— Мм… Мм… — Дехканин вытер выступивший на лбу пот.
— Если вы смелый, направьте кулак на вооруженного врага, ака. А где ваш пленник?
— Отдал Палтахуну…
— Отпустите его невредимым и после этого вставайте в наши ряды.
Дехканин глубоко вздохнул, потупился.
— Поймите — ведь мы сами испытали гнет, как же можем допустить, чтобы лилась невинная кровь? Но своих злейших врагов мы не пощадим, ака!
— Да я…
— Нет, не говорите так, — прервал его Пазыл. — Вы допустили ошибку. Нельзя, чтобы это повторилось.
Вошли Сопахун и Палтахун.
— Я допустил ошибку, окям, — обратился к Палтахуну дехканин. — Отдайте моего китайца.
— Мы отпустили его, он оказался из
Дехканин улыбнулся.
— Пропали мои старания! Пока тащил его, сил потерял как за год…
Слова эти вызвали дружный смех. А дехканин сказал:
— Своей добычи я лишился, так возьмите теперь меня к себе!
— Хорошо, ака.
— Вот это дело! Спасибо, афанди, бог даст, вы оцените силу этого мускулистого кулака!
Дехканин ушел.
— Гнев народа беспределен, — сказал Пазыл. — Однако немало тех, кто и друзей, и врагов мерит одной меркой. Им нужно разъяснять… Ну, как дела, Сопахун?
— Все построились.
— Пойдемте.
В бою было добыто более ста сабель и винтовок. Вместе с ружьями охотников у повстанцев стало до ста пятидесяти единиц оружия. А число людей в отряде превысило триста. Из них сформировали три сотни под началом Сопахуна, Палтахуна и Самсакнияза.
Строй джигитов походил на воинскую часть. Взгляды всех были устремлены на Ходжанияза. «С такими орлами не стыдно ли жить в рабстве?» — прошептал Пазыл, любуясь джигитами.
— Дети мои! — заговорил Ходжанияз. — Еще вчера вы были рабами. А сегодня поднимаете меч. Мы восстали. Отступать теперь позорно… Если вы мужчины, будьте в первых рядах…
— Не отступим!
— Пожертвуем собой! — громом пронеслись голоса.
— Братья! — поднял руку Пазыл. — Земля, на которой мы стоим, дорога нам так же, как дорого материнское молоко. Но родную нашу землю захватили чужеземцы и измываются над нами. Доколе мы будем терпеть это?
— Нет сил терпеть!
— Изгоним разбойников!
— Налоги мы платили, землей, водой поделились, — продолжал Пазыл, когда утихли голоса, — но ненасытные гоминьдановцы не довольствуются этим. Они попирают народ и хотят уничтожить нас до последнего. Мы начали священную войну. И пока не прогоним врагов, не освободим родину, наши руки не расстанутся с оружием!
— Клянемся!
— Не расстанемся с оружием!
Вперед выступил джигит-казах и, спросив разрешения у Ходжанияза, держа в руках островерхий тымак — шапку, — сказал:
— Наши предки были рабами. И мы рабы. А если будем и дальше терпеть, то и дети будут рабами…
— Молодец казах!
— Говори, казахский джигит!
Но Асылкан не сумел справиться с волнением и неожиданно замолк. Тогда заговорил прямо с лошади здоровенный монгол Бато:
— Я монгол. Раньше я ненавидел уйгуров, казахов… А ведь врагами нас сделали гоминьдановцы…
— Верно, верно!
— Семь лет я сидел в тюрьме, — продолжал Бато, — и понял, кто наши настоящие враги. И если мы, уйгурские, казахские, монгольские и… китайские труженики, объединимся, то победим угнетателей…
Голоса звенели до вечера — люди изливали свое горе, копившееся годами.
Ходжанияз, держа в руках знамя со звездой и полумесяцем, сказал:
— Пусть, это знамя будет порукой освобождения! — и, приложив полотнище к лицу, укрепил древко в земле.
Весь отряд прошел под развевающимся знаменем…