Избранное. Том 1
Шрифт:
Заман по приезде в Кашгар приобрел через Рози десятка полтора сочинений. Среди них были «Всеобщая история», «Записи по истории тюрок», «Тарихи Рашиди», «Тарихи амнийа» и другие. Он сожалел, что не может свободно читать их, кроме, разве, «Тарихи амнийа» Мусы Сайрами — «Истории спокойствия», написанной в самом конце девятнадцатого века и повествующей о прошлых владениях Кашгарии… Эта книга еще сильнее разожгла в нем интерес к историческим трудам, особенно таким, как «Тарихи Рашиди» мирзы Мухаммед-Хайдера Дуглата, обстоятельно изложившего историю Восточного Туркестана.
— Не привиделся
— Как хорошо, что ты пришел, Рози-ака!
— Или вообразили себя в медресе на молитве — диковинную книгу раскрыли?
Заман блаженно рассмеялся:
— Не диковинную, а историческую. Ты же сам мне ее купил.
— Для меня они все одинаковы, мой ходжа.
— Куда ходил?
— Зерно в закромах не провеивать — гниль нападет, а вам — в щели сидеть будете — мозги паутиной затянет…
— Каким же ветром хочешь ты меня провеять?
— Ветром каймачного [30] базара. Идемте! — Рози взял Замана под руку. — Там, в улочке по соседству, у меня родня живет.
Они отправились узкими закоулками, где обычно селятся бедняки. Рози уверенно шагал в ночной тьме, а когда они попали в тесный тупичок, остановился, огляделся по сторонам. Однако в темноте ничего не было видно.
— Пришли, что ли, Рози-ака?
— Тут стояло дерево — джида, куда же она делась, а? Верно, кто-то на дрова срубил.
30
Каймак — пенки, снятые с кипяченого молока.
Рози прошел шагов на десять вперёд и, согнувшись, начал шарить по земле руками.
— Что ты делаешь?
— Помолчите, говорю. — Рози продолжал искать. В конце концов он, должно быть, что-то нашел под глиняным забором: — Слава богу, хоть этот пенек уцелел…
— Какой пенек?
— Из моего детства! Турап — его прозвали Динкашем из-за бровей вразлет — любил по вечерам сидеть на нем и курить травинку.
— Ты и через тысячу лет ничего не забудешь, Рози-ака!
— Что делать, если на другое умение бог поскупился? Хоть в этом повезло.
Рози уверенно ввел Замана в узкий дворик без ворот. Заман в удивлении остановился, стесненный низкими стенками дворика. Рози тотчас же проговорил:
— Идите, не удивляйтесь. Завтра при свете еще насмотритесь на лачуги, которые будто сидят одна на другой. Это улица обездоленных.
И вправду, в Кашгаре есть кварталы с такими узкими «улицами», что там едва может пройти один лишь человек. Если попадется встречный, приходится протискиваться…
— Земля, хозяйство в руках баев, ходжей. А бедные, живут в такой тесноте-обиде. Мир неравенства, скажете. — Рози осторожно постучал в низенькую дверь на разболтанных петлях. — Выходи, Динкаш, родня пришла!
За дверью послышались мужской и женский голоса, зажегся свет.
— Ну-ка, подойди поближе! Какая такая родня у меня объявилась? — Мужчина шагнул через порог. Рози бросился его обнимать. — Что за выходки? Брось шутить! — вскричал
— Я же это! Я! Ты забыл меня, единственный брат мой? — Голос у Рози дрожал.
Турап всхлипнул.
Они стояли, обнявшись, после двадцатилетней разлуки, и Турап, словно ребенка, чуть приподнимал Рози над землей и опускал, потом поднимал вновь…
У Замана защемило сердце. «Встретят ли так меня, когда вернусь в Кульджу?»
В дверях появилась обеспокоенная женщина. Разглядев, как муж не то борется, не то обнимается с кем-то, вскрикнула:
— О алла! Что за шутки?
— Розахун приехал! Братец мой Розахун! Слышишь, Данахан?
— Розахун? Твой старшой? Ой, господи! Проходите же в дом, в дом пройдите!
Женщина распахнула дверь. Пока мужчины входили, она успела в свободном уголочке разостлать ватное одеяло.
— Проходите, проходите вперед… — Она не знала, как разместить гостей в тесной комнатушке. — Дети заснули, сейчас я их разбужу.
— Не беспокойтесь, пусть спят. Мы потревожили вас ночью… — виновато проговорил Заман.
— Ради такой встречи… Садитесь, пожалуйста. — Турап ухватил Замана, потянул вниз.
Заман сел, огляделся. В тесной комнатушке в ряд, будто уложенные дыни, спали восемь ребятишек. Там, где сидели сейчас Заман и Рози, была постель хозяев, Данахан завернула и сдвинула ее в самый угол. В крохотной переполненной клетушке не оставалось свободного места, чтобы, как говорится, иглу воткнуть. «Вот она, нищета… У Керимахуна восемьдесят тысяч му [31] земли, а здесь восемь детишек лежат вповалку и из-за тесноты ног согнуть не могут. Тяжело в Кашгаре с землей… — размышлял Заман, не сводя глаз с детей. — А какие сердечные муж и жена! Дети для них, наверное, дороже всяких богатств…»
31
My — 0,06 гектара.
Турап и Розахун оживленно расспрашивали о чем-то друг друга, а Данахан тем временем разостлала скатерть и поставила перед Заманом глиняную чашу с вымытыми грушами.
— О, кашгарские зеленые груши! — Рози взял одну, полюбовался. — Чем дольше хранишь, тем слаще делаются. Ешьте — глаза станут острее, сердце помолодеет. Берите, Заманджан.
— Не обессудьте, родные, время позднее, иначе мы приняли бы вас по-другому, — извинялся Турап.
— А это? Это что? — Заман указал на чашу. — Чем плохое угощение? Разве у нас в Кульдже сохранишь груши до этих дней? По-честному говорю — каждая стоит барана!
— Лишь бы гости были не в обиде… — отозвалась Данахан.
Трудно было поверить, что этой женщине уже за тридцать, что она мать восьмерых детей: здоровьем было налито тело, на лице ни морщинки, ладно сидело на ней скромное бязевое платье.
— Садитесь, сестра, ноги устанут стоять, — Рози потеснился. — Турап, Данахан, большого подарка я вам не принес. Вот, пусть дети полакомятся. — Рози развязал платок на поясе и высыпал на скатерть сладости.
— Это, это… излишне. Я увидел тебя целым-невредимым, и душа моя достигла неба, — Турап прослезился.