Избранное. Том 1
Шрифт:
Глава вторая
Правительство Восточнотуркестанской республики размещалось в «даотай ямуле» (искаженное китайское «даотай ямынь») — бывшей резиденции губернатора Кашгарского округа, находившейся в Старом городе, — так называлась основная часть Кашгара, населенная уйгурами, в отличие от Нового города, где жили почти исключительно китайцы.
Пока что во внутреннем убранстве здания все оставалось как при китайцах: серые стены, низкие камышовые потолки, сырые, расположенные анфиладой комнаты. Мало света давали крохотные клетчатые, наподобие шахматной
Сегодня здесь Ходжанияз должен официально вступить в президентскую должность и принять назиров — министров — во главе с Сабитом-дамоллой. Кое-как прибрали приемную, кабинет, внутренние покои, застеклили окна, украсили занавесками. В комнатах разостлали ковры, расставили крытые плюшем кресла, стулья, столы. На противоположной от входа стене кабинета повесили большой ковер с изображением Мекки, на его фоне особенно красиво смотрелось похожее на трон большое кресло — президентское…
После утренней молитвы в мечети Хейтка Сабит-дамолла прибыл в сопровождении телохранителей в резиденцию и вызвал во внутренние покои секретаря.
— Сделано все, как вы приказывали, ваше превосходительство, — почтительно склонился тот.
— Я еду к Ходжаниязу-хаджи [27] . К десяти часам всем назирам быть в приемной.
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — снова склонился секретарь, спиной отступая к двери.
Сабит-дамолла не успел встать, как на пороге появился Гаип-хаджи.
— Разрешите, ваше превосходительство?
— Пожалуйста.
— Ассаламу алейкум — мир вам.
— Ваалейкум ассалам — и вам мир. Сделайте милость, — указал на стул Сабит-дамолла.
27
Хаджи — совершивший хадж, паломничество в Мекку.
Гаип-хаджи сел, повернулся к вошедшему за ним парню лет двадцати, среднего роста, с плоским смуглым лицом и длинным носом — личному телохранителю в военной форме. Телохранитель замер с видом крайней преданности и неподкупности.
— Сайпи, подождите меня снаружи.
— Слушаюсь! — Сайпи немедленно вышел.
— Вы оказали любезность, посетив меня в столь ранний час. Что-нибудь важное? — спросил Сабит.
— Прошу простить, что беспокою с утра, — привстал Гаип-хаджи.
— Сидите, сидите, ничего особенного.
— Дело вот в чем, — заговорил, немного подумав, Гаип. — Если судить по настроениям простонародья, мы, кажется, подняли имя Ходжанияза несколько выше, чем следовало.
— Но разве имя и влияние главы правительства не одно из важнейших условий управления государством?
— Поймет ли правильно наше уважение безграмотный человек? А вдруг мы посадим себе на голову дикого упрямца, а потом не сможем удержать поводья?
Сабит пристально посмотрел на Гаипа-хаджи.
— Нужно использовать влияние Ходжанияза, чтобы поднять народ на борьбу с врагами. А держать покрепче поводья и привести его к месту стоянки — ваша и наша забота.
— Это все верно, ваше превосходительство. Однако былая деятельность
Лицо Сабита выразило удивление и крайнее беспокойство. После некоторого размышления он с присущей ему живостью произнес:
— Доверие человека к человеку порождает искренность. Если делать выводы, опираясь на подозрения, можно ошибиться. Сейчас нет ничего более важного и великого, чем стремление к единству. А для единства прежде всего необходимо доверие, а?
— Это верно, — согласился Гаип. — Ваши доводы бесспорны. Но ведь не одно только стремление к единству решает все? Я не могу поверить, что Ходжанияз человек твердых убеждений.
— Выводы делать пока еще рано. Жизнь покажет, — Сабит поднялся с места. Гаип в знак уважения к нему тоже вскочил и сложил руки. — Поедемте-ка вместе к Ходжаниязу.
Третий день нескончаемым потоком тянулись посетители в Назербаг, к одному из домов крупнейшего кашгарского богача Ахунбаева, где остановился Ходжанияз. Люди разных сословий спешили не только оказать ему почтение, но и хотели донести собственные просьбы и пожелания. Купцам нужны были более широкие возможности и снижение торговых сборов и пошлин, муллы-ишаны просили новых привилегий для религиозных деятелей и увеличения числа мечетей и медресе, представители прогрессивной интеллигенции предлагали по возможности пристроить в школы детей, повысить народное самосознание посредством развития культуры и просвещения. Те, кто надеялся получить должность от Гази-ходжи, жаловались на назиров, намекая на необходимость сместить их всех.
Сироты — дети погибших в боях, бедняги, подвергшиеся ограблению, крестьяне, задавленные поборами, горемыки, обреченные на изгнание из родных мест, кустари-ремесленники — толпились у дверей Гази-ходжи, не имея возможности попасть к нему.
Хатипахун, вышедший проводить знатных ахунов с огромными чалмам на головах, презрительно оглядел столпившихся и сказал толстому мулле:
— И чего тут нужно этим, а?
— Наверное, подаяния пришли просить? — предположил вполголоса толстый мулла.
Хатипахун поднял вверх руки, проскрипел, как крупорушка:
— Эй, народ! Вы дадите наконец отдохнуть его превосходительству ходже или нет?
— И мы люди, как другие. Разве плохо, что мы хотим сами высказать Гази-ходже свои просьбы? — ответил белобородый ремесленник.
— Вот, мы ограблены, остались без крова…
— Заработки низкие, цены высокие, прокормиться стало трудно, — проговорил наемный ткач.
— Верно говорит! — выступил вперед поденщик, обутый в легкие драные башмаки на босу ногу. — Господа прибрали к рукам хлеб, и вышел застой.
— Кто же, как не ходжа, войдет в наше положение?
— Увязли в войнах, когда займемся мирными делами?
Хатипахун приготовился прочитать наставление людям, но его заслонил Заман:
— Отцы, матери! Гази-ходжа обязательно войдет в ваше положение. Но у него не хватит времени принять каждого из вас. Если я выслушаю и все запишу, а потом сообщу Гази-ходже — что вы скажете?
— Вот это уже дело! А кто ты, сынок? — спросил седобородый ремесленник.
— Я один из помощников Гази-ходжи.