Избранное. Том 2
Шрифт:
— Ну, прощай, спасибо за угощение, друг, — протянув руку Сабири, Касымджан произнес эти слова громко и отчетливо, чтобы услышали шпики.
— Ты сейчас домой? — таким же громким голосом спросил Рахимджан.
— Нет, я должен по делам в одно место заглянуть, а ты?
— Я на базар пойду.
Так они распрощались. Рахимджан пошел в сторону базара, то и дело заглядывая по пути в разные магазинчики. На базаре он смешался с толпой. Сбив след, он вышел в другие ворота и остановил арбакеша:
— Давай в Дон махалля [28] ,
— Хоп! — арбакеш хлестнул коня, но тот хода не ускорил.
— Быстрее, быстрее, друг, я спешу, погоняй! — поторопил его Рахимджан.
— Да сегодня его бей не бей, быстрее не пойдет. Только вчера вернулся из десятидневной поездки, устал, — арбакеш начал погонять коня камчой, но тот лишь прядал ушами, а хода не убыстрял.
— Далеко ездил? — заинтересовался Рахимджан.
— В Сиптай, Карасу…
— Что возили?
28
Дон махалля — юго-западная часть Кульджи.
— Откуда мне знать? Что-то тяжелое в маленьких сундучках.
— Чериков много там?
— Хватает… Нас к Карасу не подпустили, заставили все выгрузить, не доезжая, и вернули назад. Но-о, поехали, ты что встал?
Действительно, когда какой-то прохожий поздоровался с Рахимджаном, конь словно принял это за приказ остановиться.
— А в других местах, кроме Карасу, есть черики? — спросил Рахимджан возчика, когда конь наконец тронулся.
— В Султанвайс-мазаре есть… Слушайте, лучше не расспрашивайте меня о таких вещах, а то накличете беду и на меня, и на себя, — настороженно сказал возчик, оглядываясь по сторонам.
На подъеме копь вновь остановился, арбакеш спрыгнул на дорогу и стал подталкивать арбу. Рахимджан тоже слез и принялся помогать ему. С великим трудом поднялись они в гору.
— Слушай, твоему рысаку надо бы хоть пару дней отдохнуть, совсем ты его загнал…
— Надо же мне хоть на еду сегодня заработать, да ему на пару охапок клевера, потом пускай себе отдыхает.
— И колеса не мешало бы смазать, уж очень жалобно они у тебя визжат.
— Какое там! Себе губы смазать нечем, а вы о колесах… Эх, совсем трудно нынче стало… — тяжело вздохнул арбакеш.
— Вот тебе за поездку, — Рахимджан сунул ему деньги.
— Так мы же еще не доехали до места, ака? — возчик взял их не без смущения.
— Я, пожалуй, пешком пойду. Так, наверно, быстрее будет, — ответил Рахимджан и спрыгнул с арбы. Чтобы сократить себе путь, он пошел не по улице, а через кладбище. Не успел он пройти по нему и нескольких шагов, как встретил похоронную процессию. Сабири удивило, что тело покойника было завернуто в грубую циновку. Никогда раньше так не делали, даже в самых бедных семьях. Но если материи совсем нет и взять ее негде?.. На крышку гроба брошен старый платок — значит, хоронят девушку или молодую женщину. Эх, жизнь. Бедная девушка, тебе и при жизни было не во
Тело понесли к вырытой могиле. Рахимджан поднял руку:
— Стойте, братья! Подождите немного. Я живу рядом, сейчас принесу для нее что-нибудь более подходящее…
— Ты опоздал, сынок, — ответил ему аксакал, опиравшийся на посох, — покойница не первая и не последняя. Скольких мы уже похоронили, завернув в дерюгу, скольких еще похороним. Время такое, что поделаешь? Кто знает, может, мы сами виноваты, что дошли до такого… И, может быть, услышит аллах наши стоны, наш плач и ниспошлет нам милость свою…
«Старик прав, — подумал Рахимджан, — нищету не прикроешь куском материи. Пусть видят люди, до чего они дожили, пусть Гнев переполнит их сердца. Ведь такие похороны — знак беды, символ нашего рабства, которое нам принесли тираны. Пусть народ ищет выхода из такой жизни!..»
Рахимджан в этот день третий раз встретился с тетушкой Хажахан. Эта женщина ничего не боялась. Она мечтала о том, чтобы оказаться в горах вместе с Гани и другими повстанцами и бороться против врагов с оружием в руках, но ее убедили, что в качестве связной между Рахимджаном и Гани она пока принесет больше пользы, и Хажахан с успехом справлялась с этим поручением. Однако сегодня она не выдержала.
— Ну сколько я могу взад-вперед носиться, как девочка на побегушках! Пойми ты, я сильнее многих мужчин, мое место там, в горах, рядом с ними, и я уйду туда, сегодня же уйду!
— Не торопись, все еще впереди, успеешь, — спокойно и твердо сказал Рахимджан, пригласив Хажахан сесть. — Ну, давай рассказывай, какие новости ты нам принесла?
— Что ж, слушай, Гани просит передать тебе следующее: «Численность наших рядов растет не по дням, а по часам! Собравшиеся уже не размещаются в наших пещерах. Пришла пора начать „большую игру“!»
— «Большую игру»… — задумчиво повторил Рахимджан. — Мы тоже считаем, что время настало.
— Меня ждет Кусен, человек от Гани, что ему передать?
— В течение трех дней мы сообщим Гани о времени и месте начала «большой игры», так и передай!
— И это все?
— Есть для них листовки, написанные на уйгурском, казахском и монгольском языках.
— Бумажки, опять ваши бумажки… Вы что, собираетесь этими листовками города брать?
— Запомни: каждый такой листок равен по силе выстрелу из орудия!
— Ох, не знаю. Вам виднее… Зато силу вот этого кулака я хорошо знаю! — Хажахан сжала громадный, как молот, кулак.
Рахимджан с восхищением смотрел на тетушку Хажахан, думая про себя: «Какие у нас все же люди, какие женщины!» Он сказал ей:
— Ну вот, следующий раз мы с тобой, наверно, встретимся не в тесной комнатке, а на поле боя.
— Слава аллаху! Вот это слово настоящего мужчины! Дай я пожму твою руку! — Хажахан так сжала ладонь Рахимджана, что тот едва удержался, чтобы не вскрикнуть.