Избранное. Том 2
Шрифт:
— Конечно, вы же не пленники, а гости. А если кто-либо из вас пожелает остаться навсегда на планете Харис, мы будем лишь рады.
— Возможно ли снестись по радио с Землей? — спросил Яша.
— Возможно, но это требует колоссального количества энергии... почти как сам перелет. Если это вам будет очень необходимо, мы сможем устроить вам разговор с Землей. Только не теперь. А после... когда... сейчас мы бессильны.
Мы поговорили еще немного и простились. Хранитель Картотеки повел нас в хранилище.
Оно
Хранилище было похоже на библиотеку, только вместо книг — бесчисленные стеллажи, заполненные рядами крошечных — с наперсток — «катушек». И в каждой такой «катушке» была записана жизнь со всеми ее тревогами, муками, стремлениями, мечтами, воспоминаниями и надеждами.
По приглашению Хранителя мы сели у стола, и он подал нам самые обыкновенные каталоги — на русском и английском языках. Заботливый Семен Семенович приготовил их заблаговременно для нас.
Мы просматривали эти каталоги людей и вскрикивали от неожиданности. Семен Семенович снисходительно посматривал на нас, как на малых ребят. Было от чего прийти в изумление.
Первое знакомое имя, которое нам попалось, был неистовый протопоп Аввакум. Сначала мы онемели, затем разволновались (Яшка почему-то развеселился). Трудно было представить, как повел бы себя Аввакум на планете Харис, не похожий ни на ад, ни на рай. Но какая личность! Вот это личность!
Затем мы прочли на той же странице: Петр Первый. И снова разволновались. У меня даже голова заболела. Иметь возможность возродить Петра!!!
Петр — крутой, гениальный, с неудержимой и неутомимой волей. У него же каждая мысль претворялась в дело... Вся беда этого поистине великого преобразователя России была в том, что великие прогрессивные для того времени идеи он хотел провести в жизнь насилием, жестокостью, казнями, кнутом.
— Не надо его возрождать,— взмолилась Рената,— он был жесток.
Затем нам попались имена Пушкина, Достоевского, Менделеева, Пирогова, Кибальчича, адмирала Нахимова, матроса Кошки, Николая Рериха, Чайковского, Александра Грина, Циолковского...
— Его в первую очередь надо возродить, он имеет на это право! — воскликнул Яша. Все единодушно согласились с ним. Дальше мы нашли в списках структуру Софьи Ковалевской, путешественника Черского, Константина Сергеевича Станиславского и целого созвездия актеров его школы, имена известных писателей и многих, многих других.
Неожиданно Рената вскрикнула и схватила меня за руку.
— Моя прабабка! Боже мой! Смотрите: Авдотья Ивановна Финогеева, из села Рождественского на Волге, в
Рената окончательно разволновалась и даже заплакала. Неожиданно Уилки потребовал список соотечественников. Кажется, он надеялся найти там жену...
— Давайте пока отложим эти списки,— предложил Харитон,— после со спокойной душой просмотрим их. Сейчас мы слишком разволновались. Протопоп Аввакум, родная прабабка, Марина Цветаева,— с ума можно сойти. Давайте лучше посмотрим город... если можно.
Семен Семенович сказал, что можно. Каталоги я спрятал в карман пиджака. Мы вышли в город.
Не знаю, в чем здесь причина, в том ли, что я первый раз смотрел город один, без друзей, или я был тогда слишком утомлен, подавлен, но лишь теперь я смог разглядеть этот странный, потрясающий город. Какие странные пространственные представления!
Город, свободно парящий в воздухе: движущийся, пульсирующий, живой, невесомый город, весь устремленный ввысь. Композиция из прозрачных, просвечивающихся плоскостей и объемов,— причудливые фееричные формы. Они напоминали загадочные структуры, строение атома или строение мышц, тканей (мне, как врачу, бросилось это теперь в глаза), словно колонии кораллов, раковины в паутине, спирали, вертящиеся веретена, трубы и блистающие нити. Все это сконструировано так, что силы колебания, давления и натяжения взаимно уравновешивались.
Харисяне обходились без строительных материалов. Зная физические и химические свойства воздуха, они создавали из него нужные им объемы.
Архитектура, выражающая невесомость, крыши, днем поглощающие свет, ночью излучающие его. Игра света и тени на разных уровнях.
А внутри перекрещивающиеся спиральные коридоры — трехметровый лабиринт ходов, несчетные шестигранные ячейки.
Беспощадный Мир, не признающий самое ценное, самое прекрасное, ради чего лишь стоит стремиться к общественному совершенству,— личность.
Дивные дворцы — нет, храмы Науке, Технике, Производству, где сквозь своды струится солнечный свет и веет ветер. И здания, похожие изнутри на плод граната, где каждое зернышко — это крошечная шестигранная камера, ячейка. Безликое однообразие пчелиных сот, потому что харисянину для себя лично, кроме этой шестигранной камеры для сна, ничего не надобно. Скопления сотов могли чудовищно разрастаться до бесконечности.
Полное отречение от себя, и вдруг сумасшедшая вспышка гения, там, где гениальность могла прорваться, а раз прорвавшись, самоутвердиться.