Избранное. Том 2
Шрифт:
— Ой, спасибо! — обрадовалась Христина.— А я не помешаю?
— Нет,— серьезно заверил ее отец.
Оказалось, отнюдь не катер, а белый теплоход ожидал нас. Пусть не слишком-то большой, но с лабораторией, кают-компанией, каютками для научных работников и команды, круговой палубой. На белоснежной корме было четко выведено медными ярко начищенными буквами: «Баклан».
Капитан «Баклана» Григорий Иванович Бесфамильный, мрачноватый крупный мужчина в форме, принял нас хорошо. Отца он знал и, видно, уважал. Он даже
Настроение капитана испортилось, когда он разглядел, что Христина, хоть и в брюках, нисколько не парень. Я было подумал, что капитан суеверен, но боцман Иван Галчонок разъяснил нам, что у капитана стал портиться характер и он понемногу становится ругателем, а присутствие девушки вынудит его сдерживаться, чего он терпеть не может.
Галчонок показал наши каюты. Отдельную для Христины и четырехместную нам, ребятам. На четвертую полку мы свалили наши вещи.
Галчонок был «рыжий-рыжий, конопатый», ясноглазый, веселый (как наш Женя).
Он присел на мою койку и поведал все «бакланьи» новости.
1. «Баклан», оказывается, только что прибыл на Байкал, проделав огромнейшее, просто фантастическое путешествие.
Рожденный на судостроительном заводе Астрахани, он плыл водами Волги, Волго-Балта, Беломорско-Балтийского канала, затем переплыл Белое море, Баренцево, Карское, море Лаптевых, реку Лену — более двенадцати тысяч километров. Последние сто километров, в обход скалистого Приморского хребта, судно тащили через тайгу шесть тракторов, и это был самый трудный кусочек бесконечного, изматывающего пути.
2. Пока капитан «Баклана», потомок сибирского бесфамильного бродяги, одолевал вместе с преданным Галчонком и четырьмя матросами это путешествие (временами их тащили на буксире арктические суда и ледоколы), его жена ушла к другому... старшему бухгалтеру госбанка (сменять капитана дальнего плавания на бухгалтера госбанка?! Чудовищно!).
3. На борту «Баклана» было двое бородатых ученых (не старше двадцати пяти лет) — экспедиция Всероссийского общества охраны природы, один из них — орнитолог, другой — ихтиолог.
Орнитолог клялся и божился, что на Байкале, кроме «Баклана», не осталось ни одного баклана — всех побили лжеохотники и горе-туристы,— и ругался по этому поводу не хуже капитана.
Орнитолог уверял, что судно назвали так в память вымерших здесь птиц.
4. Идти мы будем лишь днем, так как команды кот наплакал, и ночью будем все отсыпаться.
5. У Галчонка нет ни отца, ни матери, никого, кроме капитана, на всем белом свете.
Невесты еще не присмотрел, а теперь, после беды, что стряслась с капитаном, сто раз еще подумает, прежде чем жениться.
6. Похоже, что директор института и эта докторша влюблены друг в друга, и помяните мое слово, если
...Похоже, что боцман Галчонок был не просто говорлив, но к тому же еще и сплетник.
— Когда мы отчалим? — перебил его Алеша и, узнав, что завтра в пять утра, предложил осмотреть поселок.
Отец уже ушел в лимнологический (озероведческий) институт, там у него были друзья. Христина отправилась в местную поликлинику что-то передать старушке-медсестре. А мы втроем решили пройтись по берегу Байкала.
Мы шли берегом, то и дело останавливаясь, чтоб полюбоваться озером. «Славное море, священный Байкал...» Почему «священный», я тогда еще не понимал, но что это море, огромное, величественное, не похожее ни на какое другое море, я убедился сразу. Мне довелось побывать с мамой на Черном, Азовском, Каспийском — ничего общего. Будто своя душа была у Байкала, неповторимая. Только нам она еще не открылась.
Так мы шли, пока не увидели замшелый деревянный пирс в виде буквы «П», около которого покачивалась на волнах баржа и несколько моторных лодок. Мы взошли на этот пирс.
— До чего же хорошо, ребята! — воскликнул Женя, Алеша растроганно кивнул головой, а я даже ответить не смог: горло сдавило от волнения.
Синий воздух, пронизанный золотистым светом солнца,— это было огромное небо.
Искрящиеся, чуть вздымающиеся зеленоватые воды — это было море. И полная затаенного смысла, скрытого ликования — тишина побережья. Я взглянул на Алешу — у него дрожали губы. Он был потрясен, мой славный дружище.
Долго мы стояли в молчании, как вдруг услышали отвратительный дурашливый смех.
На пирс входила неприятная компания: четверо расхлыстанных парней, уже приложившихся к бутылке. У троих из них были длинные сальные волосы, четвертый острижен наголо — волосы только начали отрастать, и... он даже не успел загореть. Может, вышел из психиатрической лечебницы? Или?..
Они несли свертки, бутылки в авоськах. Перед стриженым явно заискивали.
Они шли прямо на нас, будто не замечая. Разговаривали, вставляя через каждые два-три слова матерщину.
Я первый посторонился, мне было бы неприятно, коснись они меня рукой или плечом. Они попрыгали в моторную лодку с экзотическим названием «Ча-ча-ча».
Женька рассмеялся.
— По-моему, этим «работягам» страсть как хочется с нами подраться.
— Я бы не советовал им,— раздумчиво заметил Алеша, рассматривая свои кулаки.— Не люблю я драться, противно, но если понадобится... Знаю кое-какие приемы.
Почтенный квартет разразился семиэтажной руганью.
— Когда они начнут вылезать на пирс, надо смахивать их в воду! — крикнул я.
Именно это, кажется, приостановило их: за нами была выигрышная высотка. Один из них, самый тощий и злобный, пытался убедить товарищей «поучить нас маленько».