Избранное. Том 2
Шрифт:
На полках расставлены изделия из рога, дерева и камня, которые сначала показались мне абстракционистскими, но, всмотревшись, я понял: изделия северных народностей — так они видят.
На стенах развешаны отличные фотографии нескольких росписей и человекообразных масок-личин. Рисунки лосей, оленей, птиц, сцены охоты, изображения Солнца, Луны, созвездий. Я засмотрелся.
Меня поразила отчетливая фотография рисунка женщины. Первобытный художник изобразил прекрасное лицо... по-моему, не земное. Мягкий сердцеобразный овал лица, широкая верхняя часть,
— Папа, но ведь это же инопланетное существо! — вне себя закричал я.— Это не человек?!
Отец с улыбкой заглянул в комнату.
— Эпоха неолита,— пояснил он.— Конечно, это не индивидуальный портрет. Может быть, художник воплотил свой идеал красоты.
— Нет, папа, эта женщина с другой планеты. Может, с Марса, а может, даже из другой галактики...
Отец добродушно усмехнулся.
— Кто знает, не менее шести тысяч лет назад создано это. В материалах нашего краеведческого музея, основанного, кстати, родным дедом Христины Даль, собрано много орнаментов — на одежде, обуви, всяких изделиях из дерева, кости, бересты. Мне лично довелось видеть десятки совершенно изумительных изображений на базальтовых валунах и скалах.
Когда-нибудь мы с тобой слетаем к верховьям Ыйдыги, и ты увидишь сам. Тоже скажешь, человек не мог создать такое? А человек все может. Каменный век — и уже гений! Гений!.. Соплеменники, наверно, считали его одержимым, и почти наверняка он не был лучшим охотником, не славился силой. И его легко мог обидеть самый тупой и звероподобный из его племени, которого раздражало, для чего он это делает...
— Первый мещанин,— буркнул я.
Отец одобрительно кивнул и вернулся в кухню. Я пошел за ним. Кухня тоже была просторной и чистенькой. На окне веселенькие занавесочки в цветочках. В общем, даже уютно.
Я обратил внимание, что отец все сильнее и сильнее прихрамывал. Лицо его моментами кривилось от боли. Я спросил, что с ним.
— Слишком много ходил последние дни, культя и воспалилась. Придется полежать денек-другой...— пояснил отец.
Я не понял: какая культя?
— Ну, у меня же нога ампутирована.
— Ты... без ноги?
— Ну да.
Я, что называется, обалдел.
— Как же я не заметил?
— Походка у меня не нарушена.
— Папа, это на фронте?
— Что ты, Андрюша! Мне в войну и десяти не было. Совсем маленький. Отморозил я ногу. В наледь попал. Началась гангрена. Пришлось удалить. Э, неохота рассказывать.
— Вот почему ты оставил свою работу!
— Да. Тысячи километров исходил без карты по непролазной безлюдной тайге, горам, ущельям. С помощью простейших приборов разметили трассы будущих строек. Последние несколько лет был начальником партии изыскателей. Кстати, я тебе подарю одну книгу. Никогда не расставайся с ней.
Мы выпили кофе, затем вернулись в комнату. Отец достал из письменного стола толстую книгу
Это была Красная книга. Дядя Яша все пытался достать ее и никак не мог — в Москве! На суперобложке изображения зверей и птиц, а внизу надпись: дикая природа в опасности.
Я столько слышал об этой книге, и вот она моя!
Задумчиво, строго и как бы с раскаянием он смотрел на меня. Потом вздохнул и, постелив постели, стал раздеваться. Впервые он при мне остался в трусах и майке. Да, у него был протез. Он снял его, осторожно обмыл теплой водой из таза культю и вытер полотенцем. Нога заметно воспалилась и покраснела.
Он слишком много ходил, не отставая от молодых ученых. Никто и не догадывался, что у него протез.
— А Христина знает об этом? — почему-то спросил я.
— Еще нет.— Лицо его омрачилось.
Он растянулся на тахте и прерывисто вздохнул.
— Ты поможешь нам устроиться поскорее на работу? — спросил я, когда улегся на диван (я даже не раскладывал его) и выключил свет.
— Да. Тебе удобно на диване?
— Спасибо. Хорошо. А что нам предложат?
— Алеше — пекарню. Хлебозавод мы еще только начнем строить. Думаю, он управится пока с одним помощником. Там две женщины работали, но вышли замуж и уехали с мужьями-бамовцами в тайгу.
— А Жене? Он ведь шофер-испытатель и механик!.. Слесарь, кажется, отличный.
— Прекрасно. Дадим ему новую машину. Какую захочет. Любой марки.
— А я?
— Тебе предложат курсы. Любые, какие понравятся.— Он перечислил, какие у них работают курсы. Я выбрал — шоферов.
— Почему именно шоферов? Зимой здесь водителям крайне тяжело работать. Не представляешь даже. Поступай ко мне лаборантом.
— Что я, ехал в тепле сидеть? Зато буду ездить по всему Забайкалью, ознакомлюсь с краем. Легковую машину я ведь умею хорошо водить. Научусь и грузовик.
— А права есть? Я замялся.
— Права не успел получить... Лет мне не хватило, понимаешь,
это ведь Москва,
— А сейчас тебе семнадцать?
— Скоро семнадцать. Я был рослый мальчишка, и мама ухитрилась меня в первый класс шести лет устроить.
— Учился хорошо?
— Троек никогда не было. Мне легко все давалось.
— Ну, добро, сын. Пока курсы откроются, ты отдохни недели две-три.
— Ага, отдохну. Мне так хочется добраться до красок— они со мной. Хорошие краски. Не какие-нибудь. И холст. И кисти. И этюдник. Мне завещал, умирая, художник Никольский.
— Ты разве рисуешь? Художник?
— В детстве рисовал... А потом увлекся этим фигурным катанием, некогда стало. Так знаешь, папа, иногда во сне вижу, будто рисую. Долго — весь сон рисую и рисую, а проснусь, даже тоска нападает. Я бы давно бросил спорт, но, понимаешь, успех был... Тренер так радовался, и Маринка. Просто не мог их подвести, совесть не позволяла. А теперь я свободен. На Байкале всюду такая красота, и мне так захотелось писать картины.
— А почему ты теперь не побоялся подвести тренера?