Избранное. Том 2
Шрифт:
За окном веселье,
Уличный прибой,
Рядом новоселье...
Мы одни с тобой.
Ты болела корью,
А теперь прошло.
Было много горя,
Далеко ушло.
Жалко даже горя,
Разное оно!
Ветер из-за моря
Дует к нам в окно.
Не забыть мне, верно,
Смуглого лица...
Лучше б не встречала
Твоего отца.
У него другая,
Умная, жена...
Спи моя родная,
Девочка моя.
Гордая и сильная,
Что ей наша дочь...
В сарафане синем
В окно смотрит ночь.
Я ему сказала:
— Сможешь — позабудь...
За
Надо б отдохнуть.
Только не усну я,
За окном прибой,
Спи, моя родная,
Я всегда с тобой!
— Чьи это слова?
— Чья музыка?
— Какой мотив чудесный! — набросились на него, когда Женя умолк, задумавшись. Женя неопределенно повел плечами.
— Это ведь его песня! — не выдержал Алеша.— Он сам их пишет, как Булат Окуджава. И музыку и слова...
Женя смущенно отмахнулся.
— Тоже мне, нашел Окуджаву... Просто люблю петь и складываю песни. Я же не поэт, а шофер.
— Но почему вдруг про женщину? — удивился я.
— Была у нас на заводе Лихачева мать-одиночка. В праздники я о ней вспоминал, ну, что одна... За окном веселье, а она одна... Вот и получилась песня. Само собой как-то сочинилось. И мотив откуда-то взялся.
— А где она сейчас? — спросил Алеша.— Ты вроде говорил мне, что она уехала. Куда?
— В Зурбаган,— пошутил Женя. Все почему-то так и подумали: пошутил.
— Женя первое место получил на конкурсе самодеятельности в Москве,— сказал Алеша.— Его даже в ансамбль приглашали... Забыл какой. Скажи, Женя.
— Неважно. Ведь я не пошел,— отмахнулся Женя.
— Почему? — заинтересовался отец.
— Не люблю петь даже в маленьком ансамбле. Люблю сам выбирать песни. Если нет подходящей к настроению, сам сочиняю. Это ведь нетрудно.
— Повезет ребятам, с кем тебе доведется жить и работать,— заметил отец,— легкий ты человек, Женя. Такие на Севере ценятся.
— Наверно, твоя жена за песни тебя полюбила,— изрек я глубокомысленно.
Женя усмехнулся, довольно едко.
— Несмотря на песни, Андрюша. Теперь она, во всяком случае, убеждена, что женатому человеку это не к лицу — песни, гитара, самодеятельность. На праздники разрешает спеть... вместе с объевшимися и перепившими гостями. Можно даже соло.
— Ревнует она,— тихо предположил Алеша.
— Верно, она ко всему меня ревнует. Даже к книгам. Любимые книги у Алеши хранил. Она Полное собрание сочинений Паустовского загнала... все шесть томов. Да еще Грина хотела продать. На Грине я ее поймал и благополучно отнял. «Из ревности»... Денег у нее не хватило на ковер. Я от злости залил тот ковер чернилами, а все свои книги отнес к Алеше на сохранение.
— Что же ты, не видел до свадьбы, какая она? — с досадой заметил ихтиолог. Женя промолчал. За него ответил капитан:
— Черт их до свадьбы разберет. Они сами не знают, какими станут.
Я почему-то взглянул на отца. Он не возражал. Я лично знаю твердо лишь одно: Марина никогда не превратится в нечто подобное, потому что она поэтична от рождения.
Вошел боцман. Веснушчатое лицо его выглядело озабоченно.
— Может, убрать сходни? — спросил он у капитана.— Только что причалила «Ча-ча-ча». Костер разжигают. От них всего можно ожидать — такая шатия.
Капитан не только велел убрать сходни,
Утром мы поднялись рано. Отец с двумя научниками, как называет наших кандидатов наук команда «Баклана», ушли в заросли побережья. Хотели убедиться своими глазами, что в этом красивейшем уголке полностью исчезли длинноклювые крохали, которые еще года три назад водились здесь в изобилии. Орнитолог рассказывал нам, что туристы уничтожают уток самым варварским способом, преследуя их на быстроходных моторных лодках. Исчезли большие бакланы, оставили свои гнездовья лебеди-кликуны, опустели гнезда орланов. Погибли многие птичьи базары... Погибли ягельные поляны. Отряд туристов, промаршировав по ягельной поляне, оставил за собой лишь серую пыль. А полчища туристов растут, нередко невежественные, безжалостные ко всему живому, равнодушные к красоте.
Отец рассказывал, что в последние годы был принят ряд постановлений по сохранению природы Байкала, но что этим дикарям от цивилизации любое постановление? Им ничего не стоит позавтракать яичницей из последнего гнезда исчезающих бакланов. И всегда ли их поймает на месте преступления сторожевой инспекторский катер?
Вышел я с отцом, но затем сказал, что возвращаюсь на судно. Однако я не вернулся, а пошел вдоль бухты, взбираясь все выше и выше, пока не подошел к самому обрыву.
У меня с детства так: если я какое-то время на людях, даже если это самые близкие друзья и родные, то я как бы устаю от всех, нарастает потребность побыть часок-другой одному.
Я шел один и насвистывал, весьма довольный. К обрыву я вышел как-то даже неожиданно.
Вдруг словно посторонились сосны, пропуская меня. Вид на Байкал оказался ошеломляющим. Горизонт раздвинулся беспредельно. Огромная чаша неба, огромная чаша озера, как две голубые полусферы гигантского прозрачного шара, плывущего в слепяще-яркой синеве.
Только теперь, так внезапно, я понял, почему в старину называли Байкал священным.
Из глаз невольно брызнули слезы. Хотелось не то слагать музыку, не то писать картину... Казалось, я смог бы перенести на холст частицу этого душевного потрясения, пронизывающего ощущения тайны и благоговения.
Долго я стоял так один, пока вспомнил, что меня могут хватиться, будет беспокоиться Алеша. Тогда я с усилием повернулся и медленно стал спускаться с утеса.
Еще полный пережитым, я почти спустился к бухте, когда услышал отборную ругань. Вздрогнув, я посмотрел вниз и увидел Алешу в окружении хулиганов с «Ча-ча-ча».
Трое стояли рядом с ним и бранились, а четвертый подкрадывался сзади и — именно в этот момент я увидел все это сверху — поднимал камень над головой Алеши.
Не более секунды, может, части секунды было в моем распоряжении. Взгляд охватил сразу всю картину: синюю бухту, судно на якоре у противоположного берега, матросов, огибающих бух-ту1_ они бежали на помощь Алеше, но были еще далеко, а камень современного питекантропа уже поднимался над головой моего друга. В сознании блеснуло, резанув, как бритвой, воспоминание о матери Алеши, которая била его по голове и чуть не сделала его слабоумным. Не помню, как я прыгнул, но в следующее мгновение с яростным воплем, словно дикая кошка, я свалился на спину парня, едва не сломав ему шею, и повалил его наземь.