Избранное. Том 2
Шрифт:
Виталий восстановился на третьем курсе.
Был я, конечно, у Марины, уже на Кутузовском проспекте: ее родители вернулись из дальнего плавания. Маринка готовится к поступлению в университет на биологический. Хочет стать генетиком.
Но у Маринки я был уже потом. Первым долгом я навестил жену своего покойного отца художника Никольского. Жил Никольский на набережной Мориса Тореза, на пятом этаже. Из окон было видно небо, Москву-реку, в которой отражались небо и Кремль — его каменные стены, древние храмы и темно-зеленые деревья.
Квартира
— Он здесь и жил и работал? — удивился я.
— Дали ему мастерскую, одну на двоих, но напарник мешал ему работать: чересчур говорливый был... Выпьешь кофе?
— Спасибо. С удовольствием.— За кофе Мартина Яновна сказала, запинаясь:
— Тебе до сих пор не сообщили... Евгений Сергеевич ведь был... твоим отцом.
— Я знаю, теперь уже знаю. Жаль, что мне не сказали раньше. А я ведь поступил учиться в художественное... Отделение живописи. Он был бы доволен, мой отец.
— Да, он очень бы обрадовался. И я рада. Будет два художника, отец и сын, как два Рериха — Николай Рерих и Святослав Рерих. Если бы ты еще его фамилию взял... как псевдоним. Художники тоже иногда берут псевдонимы, как и артисты.
— Подумаю,— сказал я, чтобы не обидеть ее.
— Эти все картины твои, Андрюша, все этюды, и краски, и кисти. Все — твое. Я предлагала Ксении Филипповне, но она отказалась наотрез, квартиру, мол, захламлять...
— Теперь у мамы большая квартира. Я возьму все, что отец хотел мне оставить. А вы отберите все, что вам дорого.
Когда я собрался уходить, Мартина Яновна несмело произнесла:
— Ты будешь меня навещать иногда? Я совсем одна осталась. Я тебе много расскажу о твоем отце.
— Спасибо. Я буду к вам заходить.
Я шел домой по опустевшей Москве — было уже поздно, кончились последние, сеансы в кино — и думал о маме, об Андрее Николаевиче, Алеше, Христине, Тасе, Дроздове, Кузькине, моих приятелях-шоферах, с кем я работал целый год.
На первую же практику я поеду в Зурбаган. Протасов обещал мне это твердо. Он сказал: «Каждую практику будешь ездить на Байкал, ты с ним связан духовно».
А когда будут осваивать Марс (или Луну) — художники ведь тоже понадобятся. В двадцать первом веке без них никак не обойдутся!..
...Время летит, о как стремительно, словно космический корабль. Уже разменяли последнее десятилетие XX века...
Мы живем по-прежнему вдвоем с мамой. Мама уже давно закончила свой документальный фильм. Он выходит на экраны. А сейчас она рвется поставить художественный фильм на тему освоения Сибири.
Отец обещал, еще в позапрошлом году, что переедет в Москву вслед за мамой, но... Видимо, не в силах расстаться со своим НИИ «Проблемы Севера», уж очень интересные разворачиваются там работы.
А я заканчиваю институт... С отличием. Моя дипломная работа «Утро Зурбагана» вместе с двумя картинами (как
В этот вечер Марина была у нас. Я угостил ее вкусными пончиками собственного изготовления (научился у Алеши).
Утром мы с Мариной отнесли заявление в загс и теперь с азартом строили планы на будущее.
Мама, красивая, элегантная, молодая, не без грусти смотрела на нас.
Все-таки я не пойму, где вы собираетесь работать? — спросила мама.
— Марина — в НИИ «Проблемы Севера», генетиком в отделе Христины Даль, а я хочу написать серию картин о Забайкалье.
— Но это не оплачивается, насколько мне известно. Конечно, мы всегда согласны тебе помочь материально, но при твоей гордыне...
— Понимаю, мама, тебя беспокоит мой денежный заработок. Конечно, над этой серией я могу работать и два, и три года. Ни на чьем иждивении я жить не собираюсь. Могу работать художником в театре, учителем рисования, дизайнером.
В тот вечер мы еще не знали, что ректорат института добьется мне заказа на серию картин о Байкале.
Марина с тревогой смотрела на меня, ей очень хотелось сказать: «Подумаешь, в случае чего проживем на мою зарплату», но она не посмела. С детства я привык читать ее мысли по глазам как по книге.
— Андрей,— спросила Марина,— а где та запись на кассете — «Позывные Зурбагана»? Я давно ее не слушала.
— Она в секретере. Вот.
— Поставь, пожалуйста.
Я поставил кассету, включил магнитофон и сел возле мамы. Марина стояла у магнитофона, хрупкая, тоненькая, с огромными синими, необычайно светлыми глазами, как у ее матери и дяди.
Вот она эта потрясающая мелодия... Одна музыкальная фраза и так много вместила в себя: щемящую грусть, ликование радости, торжественность и торжество. Воистину Байкал Священный.
Мы долго молчали.
— О чем ты думаешь? — тихо спросила Марина.
— О своем родном отце... Пора упаковывать картины, утром отравлять на выставку.
Я положил их на письменный стол, взял одну из них, это была «Река Ыйдыга». Подошла мама. Нагнулась и прочла подпись в углу картины: А. Болдырев-Никольский. Она пристально посмотрела на меня и перевела взгляд на другие картины.
— Так! — произнесла она гневно,— значит, ты теперь Никольский. Взял его фамилию.
— Отцу это было бы приятно,— смущенно ответил я. Мама задохнулась от негодования, но больше ничего не сказала.
Мы с Мариной быстро упаковали холсты и вышли на балкон. Было прохладно. Я сбегал за маминой шалью и укутал Марину. Мы стояли обнявшись и смотрели на спокойную Москву-реку. На черной глади отражались звезды, изредка плыли какие-то баржи, катера.
По набережной с шуршанием пробегали автомобили. Шум города доносился все тише, ночью Москва затихала. Как я люблю Москву, мой родной город, горячо и преданно.