Избранное
Шрифт:
Главный хотел было спросить, кто это такой, но тут в темницу вбежала Иезавель. Одежды ее были изодраны в клочья, грудь в крови, и даже из срамного места сочилась кровь. За ней гналась, горланя, целая орава копейщиков из личной охраны царя-победителя.
— Защити меня! — закричала Иезавель и бросилась палачу в ноги.
— Эта девка — наша добыча! — возопили преследователи, добавив, что царь пренебрег ею и уступил им.
— Защити меня! — молила Иезавель.
— Я служу теперь повелителю Южного царства, — ответил палач.
И тут царица увидела пророка.
— Ну что ж, злодей, — воскликнула она, — все свершилось так, как ты желал. Можешь наслаждаться победой!
Но пророк промолвил:
— Я этого не желал. Я просто возвестил грядущее и сам был в ужасе от своих слов. Но вот оно пришло, и все сбывается.
— А ты, оказывается, вон кто, — сказал
Но царские копейщики расхохотались: на ближайшее время у них есть чем заняться — этой девки на несколько дней хватит, а что дальше будет, они и знать не желают. И они вытащили Иезавель из темницы, и забавлялись ею несколько дней, а когда она и стонать перестала, выбросили никому не нужное тело на улицу, а там собаки набежали и сожрали его без остатка.
Пока телохранители развлекались, владыка Южного царства прослышал о пророке, предсказавшем смерть Ахаба в винограднике, и приказал привести его пред очи свои. У властителя Южного царства было три желания: овладеть телом царицы Иезавель, троном Северного царства и устами пророка. Телом Иезавель он пренебрег, потому что оно лежало распростертым у подножия его трона, и это доставило ему больше радости, чем обладание. Трон Северного царства он уже завоевал, так что оставались лишь уста пророка, ибо в Южном царстве своих пророков тогда еще не было. Позже их развелось сотни четыре, все они были ближайшими советниками царя и носили на голове серебряные звезды — ведь серебро было цветом Южного царства. Однако случилось все это потом, когда образовалось Западное царство, а до тех времен наше повествование не доходит.
Или все же доходит — правда, только в словах пророка, ибо, очутившись пред царем, он изрек:
— Я вижу новое царство, далеко за горами, по которым еще не ступала нога человека, и за морями, которые еще никто не переплыл.
Тут царь возжаждал завладеть и этим царством, но пророк предупредил:
— Царь, я вижу две горы, и обе высятся на одном и том же месте, а ведь на одном месте может стоять лишь одна. Первая гора выбрасывает из своих недр мечи и острия пик и стрел, они разлетаются по всей земле и, подобно лаве, губят посевы, скот и людей; вслед за ними землю охватывает огонь, и его палящий жар уничтожает все живое. На второй горят огни в кузнях, и люди толпами стекаются к подножию горы, неся с собою мечи и копья, а те, что работают в кузнях, перековывают мечи на орала, а копья на серпы!
И царь сказал:
— Что мне пользы от твоих слов? Нет на свете такой горы, из которой вылетали бы мечи и копья. Или ты нас за дураков держишь?
А главный телохранитель сказал:
— Он хочет, чтобы мы побросали оружие и стали ковыряться в земле, как холопы или рабы.
— Он хочет украсть у нас нашу победу, — проронил царь, — и речи его суть речи злокозненного Ахаба!
Он дал знак палачу, и тот опять отвел пророка в темницу.
Обнажая меч, палач сказал:
— Ну, что толку в твоих пророчествах, глупец? Кому польза от твоей правды? Даже тебе самому никакого от нее проку. Но теперь уже поздно. Три раза вздохнешь, и умолкнешь навеки. — И повторил: — Что толку в твоих словах?
— Слово хранится в веках, — ответствовал пророк, который и во многих всегда один, ибо его уста — уста истины, а она одна. Звали его Михей. Палач взмахнул мечом. Собаки завыли.
Пророков было трое, и всех звали Михей, и трое палачей отрубили им головы, но после казненных пришли другие, и другие придут после этих, и все они — одни и те же, и уста у них одни. Так гласит слово, сохранившееся в веках, и тянутся ли к нему народы или насмехаются над ним, но оно предвещает будущее — не каким оно должно быть, а как оно придет и каким будет — первой горой или второй, ибо только одна из двух гор сбудется, поелику две горы не могут стоять на одном и том же месте. Не мною сказано: «И будет в последние дни… и пойдут многие народы… и перекуют они мечи свои на орала и копья свои — на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать, но каждый будет сидеть под своею виноградною лозою и под своею смоковницею, и никто не будет устрашать их, ибо уста Господа Саваофа изрекли это».
Перевод Е. Михлевич
УХО ДИОНИСИЯ
В конце концов относительно всех существующих ныне государств я решил, что они управляются плохо… И, восхваляя подлинную философию, я был принужден сказать, что лишь
17
Перевод С. П. Кондратьева.
В окрестностях Сиракуз, в благоухающих садах на месте древних каменоломен, которые теперь называются «Райская темница», гиды охотно показывают туристам грот, округло сужающийся кверху и уступчато в глубину и удивительно похожий на ушную раковину. Грот этот зовется «Ухо Дионисия».
«Ухо» неизменно поражает воображение. Один из гидов входит в грот, второй вместе с группой туристов поднимается по серпантинной тропинке вверх по склону к древнему амфитеатру и там, среди гранитных глыб и чертополоха, на расстоянии добрых трех сотен метров в сторону от грота, предлагает им опуститься на землю у трещины, из которой внезапно раздается и вздымается, словно свод, голос человека, оставшегося в гроте. Человек этот не кричит — от крика полопались бы барабанные перепонки, — он шепчет, и слышно, что именно он шепчет, слышно даже, как он дышит, слышно, как потирает руки, как приглаживает волосы; он находится в двух с половиной стадиях от слушающих, а кажется, будто бы среди них.
Так было и в дни, когда мысль о мысли мыслила себя на рассвете мышления, в дни, когда погиб афинский флот и десятитысячная армия выступила против Кира, великого царя Персии. И началось это, как все великое, с ерунды. Дионисий Первый, самодержавный стратег Сиракуз, выйдя из театра, чтобы справить нужду, не пошел в отхожее место для избранных, а, движимый привычной подозрительностью, присел за грудой камней, как делывал в ту пору, когда был простым всадником (правда, на этот раз — в окружении телохранителей); и вдруг услышал исходивший прямо из-под него голос, призывавший на его голову смерть: «Да проткнет стальной клинок твое брюхо!», а потом прозвучало его имя, да еще и «тиран» перед именем. Стратег обмер от страха, но так быстро овладел собою, что никто из телохранителей не заметил его испуга; поначалу он принял заклятье за злобный выкрик демонов, таящихся в теплых внутренностях человека, которые, когда их внезапно вытолкнули из тела хозяина, стали мерзнуть на вольном воздухе; но потом он узнал голос: то был сводный брат его второй жены Дориды, чей отец… Однако ни к чему уточнять родство; то был голос его злейшего врага по имени Никофор, который домогался единоличной власти над Сиракузами, дабы спасти город от тирании Дионисия, за что и был брошен более удачливым противником в самую надежную темницу, какая была у города, — в грот, недавно выбитый на больших гранитных каменоломнях и служивший одновременно и жилищем для рабов, и застенком для государственных преступников.
Разработка этих каменоломен происходила таким образом: гранитные глыбы вырубались из скалы по трещинам, так что сохранялась их естественная форма, а оставшиеся опоры и перегородки принимали на себя тяжесть свода, образовавшегося за многие десятки лет над лабиринтом пещер. В одном из возникших таким образом гротов, не связанном с лабиринтом, содержался Никофор, прикованный к скале цепями на руках, ногах и бедрах и, несмотря на полную неподвижность и один-единственный подступ к гроту, охраняемый целым отрядом копейщиков. Люди они были надежные, к тому же все время друг у друга на глазах, как же Никофору удалось удрать и где он нашел укрытие? Местность кругом отлично просматривалась, так что спрятаться тут могла бы разве мышь, но уж никак не взрослый мужчина, а Никофор был к тому же богатырского роста. Так что оставалось одно из двух: либо обозленные демоны нарочно подражали голосу его злейшего врага, чтобы напугать своего бывшего хозяина, либо волей богов он, самодержавный стратег Дионисий, обрел дар слышать голос своего врага из такой дали, из какой человеческий голос обычно не доносится.