Избранное
Шрифт:
— Там, в долине, конечно, знай себе будет раскатывать на тарахтелке какой-нибудь механизатор. Но здесь, по склонам, даже сусликов и полевок и тех не останется, всех пожрут лисы. Сроду в этих краях не бывало столько лис, сколько теперь расплодилось. Выходит, только и останутся что вороны да галки. Выклюют, выщиплют все подчистую, а потом выживут отсюда и вашего механизатора.
— Ну, это уж вы явно преувеличили.
— Машин-то хватит, только докуда они дойдут?..
— Как это понять, «докуда»?
—
— А что с черешней?
— Да взгляните сами. Только по этому склону, как прикинуть на глаз, не меньше пятисот стволов черешни да вишни. И всем стоять необобранными теперь уж до скончания века. На дрова пойдут! С них уж и в этом году, что сегодня кончается, не собрали ни горсти ягод на продажу. Да и в прошлом году — то же самое. А знаете почему? Если желаете, могу объяснить вполне по-научному.
— Во всем мире так. Сбор черешни не окупается.
— И вишни тоже?
— Судя по всему, и вишни тоже. Работа кропотливая. И оплата труда за час обойдется дороже выручки за собранную ягоду.
— Ну, а смородина? Видели вы теперь на рынке смородину? А в детстве, я помню, кизилом, и тем торговали.
— И терном!
— Теперь даже сливу не обирают, вся как есть уходит на падалицу.
— А бывало, ее возами возили. Обменивали на муку.
— Загляните сюда как-нибудь летом, сами увидите, сколько добра тут гниет под деревьями; и абрикосы, лучших сортов!
— Что поделаешь, если некому собирать.
— Может, и есть тоже некому? А вся эта орава худющих ребятишек в городе? Да и мой единственный внучек там же!
— Не возить же детей специальным поездом из Пешта, чтобы каждый собрал себе, сколько съест.
— А это было бы самое лучшее! Приходилось вам когда-нибудь лакомиться черешней прямо с дерева и крюком подтягивать к себе ветки?
— Еще когда на дерево подсаживала мать…
— А позже, стоя под деревом, мы сами для милой пригибали крюком тяжелую от ягод ветку. Верно я говорю? А нынче тут даже персики завозных сортов гниют на земле, могу хоть с завязанными глазами показать все участки!
— Не только у нас, ведь рассказывал я вам: по всему свету так. Слыхали вы, может быть, об оливковых деревьях? Для испанцев или французов плодоносящее оливковое дерево — все равно что откормленная свинья; с оливы так и капает жир, то бишь масло, — и все достается почти что даром! Ведь оливы не надо окапывать, и обирать их тоже не надобно. Оливки тогда хороши, когда они спелые и осыпаются сами. Ну, так вот, теперь считается, что и оливки собирать тоже нет резона. Жать из них масло, процеживать, разливать по бутылям, потом еще
— Это маргарин, что ли? Ну и скажите, хорошо ли это, коли человек даже самый дар божий попирает ногами? Просветите меня вы, всезнающий!
— Дар этот нами получен от предков, а не от бога. От тех людей, кто додумался до прививок, черенкования и всех прочих премудростей садоводства. И после передавал эти знания от отца к сыну, из поколения в поколение, пока — неприметно для нас — это прекрасное наследие само не свалилось нам на голову.
— А теперь снова все пойдет прахом! И не будет на земле ни виноградников, ни вина.
— Скажете тоже…
— А что, как подсчитают и докажут, виноградарство, мол, тоже не окупается? Пасынковать лозу надо, обезвершивать.
— Ничего, найдут свой подход и к трудоемким работам, не стоит тревожиться.
— Особую машину придумают, чтобы она за них виноград собирала? Я уж и то прикидывал… Только у этой машины разных там винтиков-шпунтиков должно быть больше, чем у той, которая на Луну полетит. По мне, пусть себе обзаводятся машинами. Глядишь, тогда и жизнь другая начнется.
— А я бы еще по одной причине отказался от уборочной машины на виноградниках. Из-за праздника сбора винограда. Вот уж где мы веселились так веселились!
— Праздники сбора винограда! Да вы видали хоть когда эти праздники? А если и видали, то все же далеко им до тех, какие устраивал, бывало, мой отец: с гуляшом из барашка, с ружейной пальбой да с песнями дотемна вокруг костра на просторе. Нет, не видывать нам больше настоящих гуляний в дни сбора винограда. Не стало такого праздника. Изжили напрочь. И не возродиться уж ему никогда.
— Ну, допустим, вино-то всегда будет.
— Для кого? Или, может, вам оно по карману станет? Вот палинка, та определенно будет. Но только не грушевая и не сливовая домашнего приготовления, а заводская, химическая. И жизнь тоже будет. Но для кого, спрашивается? Кому она станет в радость? Выходит, и жизнь тянуть дольше тоже нет смысла.
— Смотря по тому, кто какими радостями эту жизнь мерит.
— А чьей и какой еще радостью мне ее мерить? Вот вам можно умничать, вы не из наших краев… А у меня перед глазами — только здешние люди, которые все извели под корень, а какие сады тут были — сказка! Разве узнают они, теперешние, какую здесь жизнь вели прежде, когда человеку по силам было обрабатывать весь этот край.
— Люди преследовали свои интересы.
— Черта они преследовали! До самой двери в кино. Все бы им поскорей от работы отделаться. И нет чтобы в корчме посидеть, все в кино рвутся. Вот и бросает народ село. Как в туннель какой ныряют. А я заранее предсказывал любому и каждому, что, если кто повадился ходить по кино да в духотище этой сидеть в темноте, тому рано или поздно захочется оттуда на волю, да только выскочит он из этого туннеля уже по другую сторону, где-нибудь в Пеште.