Избранное
Шрифт:
— Плевать я на них хотела.
— Надо бы тебе сходить, порасспросить, аба…
Дженнет вытерла слезы краем покрывала.
— Скажи, Ибоч. Этот Муртаза-по-уши-в-дерьме сам видел твоего зятя?
— Нет, джаным. Он ходил сажать деревья и на обратном пути спросил у тюремщика: «Как там наш Бедирхан?» Тот ему все и разобъяснил.
— Не реви, Эсме, — сказала Дженнет. — Отнеси подойник наверх, а теленка отвяжи: пусть покормится, вымя пососет. Да присмотри за детьми. А я пока сбегаю, потолкую с Муртазой.
Эсме, вся в
— Может, и мне с тобой? — вызвался Ибрагим.
— Пошли. Вдвоем-то оно веселее. Скоро ночь.
Семейство Муртазы ужинало перед дверью веранды. Рты у взрослых и детей были набиты булгуром. При виде нежданных гостей Султан, жена Муртазы, поднялась.
— Добро пожаловать, дорогие соседи.
Она знала наперед, о чем пойдет речь: Муртаза и ей все рассказал.
— Ешьте, ешьте, — поспешил сказать Ибрагим. — Да будет у вас всегда полно еды!
Дженнет всхлипнула.
— Успокойся, Дженнет-аба, — сказала Султан.
Муртаза зачерпнул булгур ложкой, еще и еще.
— Добро пожаловать, — прошамкал он набитым ртом. — Да минуют вас все напасти… До чего же трепливый народ в нашей деревне! Я же строго-настрого предупреждал: держите язык за зубами. А они все разболтали. Нехорошо это. Вас встревожили. Ну, стоило ли тащиться сюда в такое позднее время?
— Что поделаешь? — сказал Ибрагим. — Земля слухом полнится. Вот мы и узнали.
— Ты сам говорил с Бедирханом? — спросила Дженнет.
— Нет. Я проезжал мимо ворот тюрьмы. Вижу: сидит Яшар-ага. Ну, я поздоровался как положено, спрашиваю: «Как там наш Бедирхан?» А он бормочет не пойми что, несуразицу какую-то. Тут я его и припер: «Ты что-то от меня скрываешь. Не верти, говори правду». Ну, он и брякнул: так, мол, и так. И я еще сказал нескольким парням, только велел, чтобы держали язык за зубами. «Дойдет до Дженнет, — говорю, — расстроится, бедная!..»
— Еще бы! — вставила Султан. — Под самый корешок оттяпали.
— Сам ты, значит, не видел нашего зятя? — уточнил Ибрагим.
— Врать не буду, не видел.
— А безбольный укол ему делали? — спросила Дженнет.
— Ясно и понятно: делали. Без этого нельзя, — уверенно ответил Муртаза. — Когда я еще служил солдатом, у одного из наших ребят чиряк вскочил в паху. И не какой там зловредный, самый что ни есть обыкновенный. Так и ему безбольный укол делали, прежде чем вырезали.
— Чтоб им всем пусто было, коновалам этим! — выругалась Дженнет. — Зачем же под самый корешок-то? Могли бы и оставить хоть малость.
— Тюремщик говорит: оставили.
— Пойдем домой, Ибоч, — сказала Дженнет. — А то дети там одни, напроказничают.
— Пошли, аба, — кивнул Ибрагим.
— Я вам огурчиков принесла с огорода. Поешьте, гости дорогие.
— До еды ли тут? — замахала
— Да не убивайся ты! Так, стало быть, предначертано Всевышним. Роптать не подобает.
Дженнет, не переставая плакать и сетовать, поплелась домой. Ибрагим — за ней.
— Завтра мы пойдем в тюрьму и сами все выясним, — сказал сестре Ибрагим.
— Завтра? — вскинулась Дженнет. — Чтобы я ждала до завтра? Ну уж нет. Сейчас ты зайдешь ко мне, поужинаешь и вместе с Эсме отправишься в касаба. Разузнаешь в тюрьме, что случилось, — и домой.
— К чему такая спешка? Отрезали так отрезали, снова не вырастет.
— Вырастет, не вырастет — не твоя забота. Ты только повидайся с ним, поговори.
— Кто же меня пустит в тюрьму, да еще на ночь глядя?
— Проси, умоляй, может, и пустят. А будут артачиться, ты их пропесочь: почему, мол, свиньи этакие, не сообщили нам, что приключилось, почему не прислали бумагу: «Твой муж заболел, навести его»?
— Да я и дорогу-то не найду в такой темени, аба. Нельзя ли погодить до утречка?
— Нет. Если ты откажешься, я сама пойду, возьму ребенка и сама пойду.
— Ладно, — сдался Ибрагим. — Забегу домой, предупрежу Кезибан — и к тебе.
— Хорошо. Одна нога — здесь, другая — там. Вот-вот провозгласят вечерний эзан.
Дженнет позвала детей ужинать:
— Идите, мои славные, идите, мои хорошие. От бед отбою нет, так еще и эта свалилась на голову вашей бедной матери… А ты, Эсме, съешь пару ломтей. Сейчас пойдешь вместе с дядей в тюрьму. Перекуси и собирайся.
— А зачем я пойду, мама?
— Одного его могут не пустить к отцу. Проси, умоляй тюремщика, слезами заливайся, но добейся, чтобы вас провели к отцу. Скажи: «Завтра и мать придет…» Скажи: «Мать очень беспокоится, извелась вся…»
Через несколько минут снизу послышался голос Ибрагима:
— Аба-а-а!
Дженнет завернула булгур в лепешку, сунула Эсме.
— На, возьми, доченька. Вы уж там не задерживайтесь, сразу домой.
В небе висел тонкий полумесяц. На дорогу ложились черные тени скал и тополей. Ибрагим и Эсме пошли вдоль берега реки. Эсме спотыкалась о камни, она с трудом поспевала за размашисто шагающим дядей. Вместо обычных полутора часов они дошли за час.
Наконец, касаба позади, они у ворот тюрьмы.
В палисаднике — мертвая тишь, тьма, лишь над входной дверью тускло мерцает электрическая лампочка. На сторожевой вышке маячит тень часового. Вдоль стены расхаживают двое жандармов.
Ибрагим открыл калитку и вошел в палисадник, следом за ним юркнула Эсме.
Дорогу им преградили жандармы:
— Вы куда? Свидания у нас только по четвергам.
— Тут у вас наш Бедирхан сидит, — почтительно сказал Ибрагим. — Я его зять, а это его дочь. — Он подошел вплотную к жандармам и объяснил причину их ночного прихода.