Избранное
Шрифт:
Он старался понять все сказанное доктором, прикинуть в уме все эти подробности, но так и не смог. Единственное, что он уразумел, это то, что всего нужно пять тысяч лир, но от него требуется три. Внезапно он вспомнил:
— Я сообщил в деревню, там мне делают поручительство! Я хотел взять его с собой, но старосты не было: уехал на базар. А дочь не терпит… Вечером или утром пришлют поручительство… Мы остановились в невшехирском хане. Шофер автобуса привезет, Мустафенди все знает, мы ему рассказали…
Докторша нахмурилась.
— Поручительство не годится, отец.
Некоторые истины Садуллах усвоил еще с детства. Если ты обращаешься с просьбой к человеку ученому, немного поплачешься, погорше пожалуешься — и дело твое выгорело. Вот он и начал слезно упрашивать:
— Да упаси вас великий Алдах от всех бед! Да не доведется никому из вас увидеть горе ваших детушек. Желаю вам много-много денег! Да поможет Аллах вам заработать много-много, очень много!
Докторша смотрела на него непонимающе. Как только Садуллах замолк, сказала:
— Слушай теперь меня, отец, еще раз! Возьми Джемиле, отвези в невшехирский хан. Как только найдешь три тысячи, привози. Но смотри не тяни! Положение твоей дочери очень серьезное. — Она подозвала знаком сестру.
Подошла сестра, взяла Джемиле под руку.
— Пилюлю. И ни одной пилюльки не дашь?
— Пи-лю-ли? Постой, я дам тебе рецепт. Хорошо бы ей сделать уколы, но кто их сделает в хане? Выпишу пилюли. Пусть глотает перед едой, три раза в день, с водою… — Докторша быстро-быстро выписала рецепт, не задерживаясь, сунула ему в руку и перешла к другому больному.
Садуллах и Джемиле и не заметили, как очутились в коридоре. Снова присели у стены. Прошло довольно много времени, Джемиле плакала и стонала. Садуллах все надеялся, что кто-нибудь из проходивших мимо людей в белых халатах остановится и поможет. После многих бесплодных попыток ему удалось рассказать нескольким о своей беде. И где я найду три тысячи лир?.. — причитал он. — У вас голова светлая, дайте мне хороший совет… Те, кто выслушали, помочь не могли. Над ними тоже начальство, оно установило такой порядок.
— Ступай, отыщи эти деньги, иного выхода нет. — И на этом разговор кончался.
Отец с дочерью сидели у стены, пока коридор не опустел. Доктора по одному, по двое выходили из дверей, шли обедать. Давешняя докторша и Эсад-аби заметили, что Садуллах и Джемиле все еще чего-то ждут, и помрачнели.
— Напрасно ждешь, отец. Как можно скорее ступай, найди три тысячи. К сожалению, иного выхода нет, — сказал Эсад-аби.
Докторша печально подтвердила:
— Да, это так. Другого выхода нет… нет.
— Аллах, Аллах, — простонал старик. Подхватил Джемиле под мышки, поднял, прислонил к стене. Потом присел перед нею, с великим трудом взвалил на спину. — Ах, доченька, за какие такие грехи Аллах послал тебе столько горя? Чем ты провинилась, чем я провинился? Мы будто посреди моря, нет у нас ни крыльев, ни рук, да и ухватиться не за что. Ай, великий Аллах, неужто ты создал нас только для того, чтоб мы без конца терпели страдания? — взывал
Медленно-медленно он направился к выходу, вышел на улицу. Опять нужно брать такси, ничего не поделаешь. Горстка денег в его кушаке еще малость убавится. Что же делать — не торчать же им здесь. Так или иначе нужно возвращаться в невшехирский хан, там можно еще раз посоветоваться с Мустафенди. Может, тот что и подскажет. Садуллах остановился, снял со спины Джемиле. Взял ее под руки, стал ждать кого-нибудь, кто поймает им такси. «Иншаллах, сыщется добрый мусульманин, поможет».
Ждать пришлось очень долго. Наконец они оказались в такси. Вместе с дочерью он опять устроился на заднем сиденье. «Слава богу, шофера тут хорошие! Только скажи, куда тебе надо, сразу отвезут. Да и берут по-божески, последнюю одежу не снимают».
Мустафенди сидел, жуя лепешку с завернутой в нее котлетой и луком. Перед ханом остановилось такси. Через заднюю дверь вылезли Садуллах и его дочь. Мустафенди со своего места сразу заметил, что вернулись они с унылыми лицами. Старик снова взвалил себе на спину дочь. «Э-эх, какие же ишаки, ишачьи дети есть на свете. Где этот подлец, ее муж? Бросил ее в такой беде! — размышлял Мустафенди. Он опять сунул в рот лепешку с котлеткой и луком и продолжал жевать. — Какие же мы все ишаки!..»
Вошел Садуллах с Джемиле на закорках. Мустафенди сказал ему, чтоб он поднялся наверх и сразу же уложил дочь.
— Уложи, чтоб поспала, отдохнула.
Садуллах, тяжело ступая со ступеньки на ступеньку, отнес Джемиле наверх, уложил в постель. Отирая с лица пот, спустился. Взял стул, шлепнулся на него возле Мустафенди. Рассказал, как мог запомнить, что услышал в больнице. И уж который раз долго клял свою черную судьбу и пропащую жизнь. Несколько раз с бранью упомянул о «докторах, охочих до денег». Потом спросил:
— Что ты скажешь, брат Мустафенди, об этой моей беде? Валлахи, единственная надежда на тебя. Еще в больнице я первым делом вспомнил о тебе и вот вернулся. Подскажи же скорее, как мне быть. Век буду тебе благодарен.
— Садись, выпей чаю, я чуток подумаю, — ответил Мустафенди. Насытившись, он убрал лежащие перед ним мясо, лепешку. Приказал принести стакан чаю, чашку кофе. — Вы такие неразумные люди, крестьяне… Ну как тебе объяснить, Садуллах-ага, валлахи, уж жизнь вас учит, учит, а все равно ума не наберетесь.
Садуллах не воспринимал ничего, что не касалось волнующей его темы, но терпеливо выслушал эти тирады содержателя хана, дожидаясь, когда он ответит на поставленный вопрос.
— Послушай. Жаль, что ты не из Невшехира, а из Ичеля, — сказал Мустафенди. — От Ичеля здесь есть депутат. Ну и пробивной же! Нет такой двери ни в больницах, ни в других государственных местах, которые он не мог бы открыть. Так вот, очень хорошо было бы тебе сходить к нему. Но ты не из Ичеля, ты из Невшехира, вот в чем загвоздка. Ну да ладно, я еще подумаю, может, что-нибудь сообразим.